Октябрь в Воронеже ничем не отличался от типичного октября: серого, промозглого, суетливого. Денег я привезла с собой столько, что едва хватило бы на пару месяцев. К счастью, ровно два месяца я и пробыла дома, и кроме тревожного ожидания, нервозности и мгновенья радости, когда наконец все решилось, ничего не помню. В начале января я снова сидела в самолете. Мне предстоял полугодовой контракт в Дубае, но об этом в другой раз.
1.
Черт, это вечно случалось со мной после секса. Стоило мне переспать с мужиком, как он проникал под кожу и что-то раскурочивал внутри. Наутро, выбравшись из постели, я ощущала ясно, что от меня оторвали кусок. В бочине зияла дыра, сквозняк морозил ребра и все, о чем я могла думать — поскорее заткнуть прореху. А он пялился в мобильник, потом чистил зубы, жарил яичницу, натягивал штаны, завязывал шнурки и каждый миг мне хотелось обвить его всеми лапами, как та паучиха, и не отпускать. Вообще никогда не отпускать. Что-то во мне мутировало всего лишь за ночь. Я сама себя опасалась, чуя что могу запросто накинуться. Поэтому старалась не приближаться к нему и не поднимать глаз, из которых хлестала мольба оголодавшей насекомой. Кроме того...
В начале июня Мармарис разбухал на глазах. Пляжи, улицы, рестораны становились все громогласнее, турки шныряли все быстрее, цены взрывались, солнце жгло, Бар Стрит превратился в сплошной поток человеческой массы. Вскоре все заведения уже стояли битком, боссы нежились в распутстве и, казалось, перестали считать деньги, угощая туристок направо и налево. Русские танцовщицы заняли свои тумбы и клети, их попки крепчали и бронзовели. Все двери стояли настежь, коктейли лились через край, водку носили ящиками, сдачи никто не просил, а на недостачу махали рукой. Город, точно бутыль шампанского под чьей-то рукой, собирал силу, чтобы взорваться. Осталось лишь дернуть пробку.
Сколько себя помню, боссы приводили меня в оцепенение. Такой же эффект имели заслуженные учителя и немолодые серьезные клиенты вип-зон. Под их взглядами я совершенно впадала в ступор: сжималась, даже как-то уменьшалась в размерах, теряла память, немела или несла умопомрачительную чушь, в итоге чувствовала себя идиоткой и соглашалась с ними, даже если мне было что возразить (а мне было что возразить). Позже я разбирала по крупицам эти мучительные столкновения: «надо было ответить так, не ляпать тут, держаться уверенней» и так далее. Наедине с собой я была несокрушимо права. Мои аргументы были убийственными, если бы только кто-нибудь сумел вытрясти их из моего рта.
Была уже ночь и лил дождь. Диджей Волкан поставил Сантану и завалил меня на кровать. Студию снимал для него Жан, пустынную и холодную, словно ночной зал ожидания на автовокзале. В комнате повсюду торчали переполненные пепельницы, которые никто никогда не мыл. Спал он без постельного белья. Казалось, его не интересовало ничего, кроме музыки, водки-редбулла, Мармариса и кое-чего еще.
Целыми днями в Измире мы пухли от безделья. Полина, Ксюха и я. Нас поселили в центре города, в потертой, но просторной хатке недалеко от набережной Алсанджака. Работа в «Чокнутой ромашке» происходила по четвергам, пятницам, субботам и воскресеньям. С десяти вечера до двух-трех ночи мы телепались под высоченным, этажа в три, потолком на железных балконах. Клубу было всего три месяца, чистой воды авантюра. Даже в пятницу и субботу, при хорошем раскладе, он заполнялся лишь на треть. Жан, наш патрон, владел такой же «Ромашкой» в Мармарисе, второй самой большой дискотекой на Улице Баров. Угар, пена, вакхические танцы на баре полуголых, вусмерть пьяных, краснолицых туристок — та «Чокнутая» всегда набивалась под завязку. Ксюха отжигала в ней...