Я снова жила с Таней и навещала Павлика. Каждый вечер, в одно и то же время, он созванивался с Францией. 

Я остановилась у маминой троюродной сестры. Мама поддерживала телефонные отношения с оравой незнакомых мне родственников и регулярно сообщала об их жизни: кто вышел замуж или женился, куда поступили, насколько удачно разменяли квартиру. Что у меня родился двоюродный племянник и его назвали Ванечкой. Обо мне ей было рассказать нечего, не представляю как она выкручивалась.

Дни тянулись мучительно. Таня работала, а я лежала на раскладном диване, жрала и слушала Макsим. Под окном молчал синтезатор, подаренный Павликом. Когда-то я намеревалась сочинять песни. Теперь на нем стояли пустые стаканы и кружки. Не знаю сколько дней я провела на диване. Слезы сменялись мечтами и обратно. Мои мечты были по-прежнему яростными и победоносными. В них у меня был Павлик, сцена и худоба.

Павлик вернулся ровно через неделю. Он привез мне флакон Армани, упаковку бельгийского шоколада, и новость о том, что принял ислам. Рядом с моими подарками лежал Коран в кожаном переплете и его новые Omega Speedmaster.

Однажды вечером Павлик мчал меня в мои лопухи.

Звонок застал меня дома. 

Одним майским днем раздался звонок. Павлик.

Весной дорога к остановке, проходившая через поселок, мокла и мокла, выбраться можно было только на плоту. Но если кто и способен был дать бой апрельскому чернозему, то это я. Держать взаперти новые сапожки только потому, что тебя угораздило жить в лопухах означало бы капитуляцию. Эта битва стала делом принципа. Я закатывала штаны до колен, обматывала лодыжки целлофановыми пакетами и шла. Дорога чавкала, грязное месиво вцеплялось насмерть. Я ругалась, уговаривала дорогу обойтись со мной полюбезнее. Я упрямо ходила к треклятой остановке и обратно, тряслась в дряхлых пазиках повиснув на поручне, чтобы толпа неуклюжих бабищ не отдавила мои сапожки. Там, куда я стремилась было чисто и тепло. Там пела Sade и носили белое. Я должна была...

После Туниса кожа слезала с меня холстами. Иркиной танцевальной группе предложили двухнедельный тур, а она умудрилась втюхать им меня. Нам ничего не платили, но содержали бесплатно в симпатичном отеле со шведским обжираловом. Днем мы болтались по пляжу, вечерами давали программу на громадной сцене, походившей на необитаемый остров. Трижды за вечер я рассекала по нему одиноким аборигеном. Лицо мое опухло от солнца и представляло собой сплошной ожог. Голубая юбка-пояс стискивала пылающий зад, леопардовая рвань едва прикрывала грудь. Голос мой вырывался из колонок без предупреждения, я ловко ловила его ртом. Субстанция без лиц и глаз рукоплескала. Это был триумф. 

Тем временем дела шли. Школа, где я училась вокалу, выстругала певцов, певиц и группы, нам предстоял отчетный концерт. Отец одной барышни обеспечил городскую Филармонию и самую настоящую афишу на ее дверях. Мама моя была в восторге. Мы встретились в центре и сделали несколько отличных кадров: со мной на фоне меня, с ней на фоне меня, нами обеими на фоне меня.