4. Бабло
идущей по поселку в белых штанах,
думаю: ну все, пропала девчонка».
Жил наш балет в старом Асти в начале Корсо Альфьери, утыканной магазинами. Мне стоило лишь спуститься со второго этажа и повернуть за угол, чтобы оказаться в мире, который хотелось трогать, нюхать, откупоривать и поглощать без передыху. Узкая улица словно зажимает тебя с двух сторон витринами с изобилием, заставляя очумело вертеть головой, растворяя время и всякую сознательность. Жирная, плотная жизнь, как сливочный шарик итальянского мороженого — пройти мимо той лавчонки мне не удалось ни разу за весь контракт. Тем более, что я только и делала, что слонялась по улицам и переулкам, пестревшим летними распродажами, в предвкушении дня, когда смогу унести предмет моей страсти в бумажном пакете, завладев им навечно. Я хотела все: капучино, джинсовую куртку, джинсы на бедрах, сапоги-гольфы, кожаную юбку, пояс-корсет, шампунь от перхоти, бриошь с шоколадом и с кремом, шаровары с карманами, кроссовки Адидас, тонкий золотой браслет и толстый кожаный, гриссини, солнечные очки, панини с салями и моцареллой, купальник раздельный и слитный, сандалии с ремешком на щиколотке, комплект кружевного белья и гладкого, стринги и трусики-шорты, белую майку на толстых лямках, блестящие тени Пупа и блеск для губ, замшевые ботильоны на шнуровке и многое многое другое. Влюбившись в вещь я желала овладеть ею немедленно, как похотливый самец белокурой Лолитой в ситцевом платьице. Оно вонзалось в меня будто с небес молния, это желание. Я приклеивалась к витрине, разглядывая пластмассовую итальянку в какой-нибудь невозможной красоты рыжей шелковой юбчонке с цепью на талии. Бывало, увидев табличку-ценник под пятой бесстрастной дивы, я впадала в уныние, поскольку зарплата русской балерины-консуматорши, вопреки первому впечатлению, — ничтожные гроши. Если же табличка выглядела более или менее приветливо, я заходила внутрь. Ощупав вещицу, я могла разочароваться и тогда это было облегчением. Но чаще всего страсть моя лишь разгоралась, и вот я уже тащу добычу в примерочную, судорожно сбрасываю свое отрепье и влатываюсь в рыжую юбчонку. От нетерпения моего вещица издает треск. Волна жара проносится вдоль позвоночника и я озираюсь, словно напакостивший кошак. Затем поднимаю молнию к талии, а взгляд — в зеркало.
— Оохх…оох мама… — издаю стон, сжимая ладонями щеки.
Обнимаю себя за юбку и стою недвижима. Только шаги за шторкой удерживают слезы в бровях. Я себе нравлюсь. Я влюблена в себя. Никогда еще не пылала я такой к себе страстью, как теперь. Но нет, этой любви не суждено быть! Зарплата только через три недели и, конечно, вещица не дождется ее. Я сильнее сжимаю череп и тру виски, подгоняя суматошный поток мыслей: «Спросить еще аванс? А может взаймы у девок в клубе? А этот Серджио, что уже дважды меня брал, придет когда, я так и намекну невзначай, мол была в магазине и видела юбку… Потому что я не могу ее потерять. Она МОЯ. Потом что я никогда больше не встречу такой, как она. Потому что мы созданы друг для друга: рыжая юбка и Шура!
Оказавшись в клубе, я впиваюсь взглядом в дверной проем. Я сверлю, пилю, пожираю взглядом проклятую дверь всю ночь, но Серджио так и не является мне.
А под утро меня взял незнакомец. Разговор шел с большим напрягом. Я думала лишь о потерянной юбке, но когда вторая консумация подходила к концу, очнулась:
— Асти — очень красивый город.
— Даверо?! — усмехнулся дядя. — Где была, что видела?
— В центре, на корсо Альфиери. Гуляла по магазинам.
— Пока нет. Но кое-что я бы хотела купить.
Я одарила дядю милым, игривым взглядом.
— А церковь Девы Марии видела? Готическое средневековое здание, ради нее со всей Европы сюда едут.
— Нет. Но я видела шикарную юбку, — пролепетала я, глотая звуки.
— Не видела, — легонько улыбнулась я.
— Хочешь, я свожу тебя завтра днем, ты сможешь пофотографироваться. А потом выпьем по аперитиву.
Я хихикнула, затем приложилась к стакану, который уже давно был пуст.
— Вообще-то я хотела завтра купить юбку.
— Ну и хорошо. Я заберу тебя в сиесту, покажу церковь, а к открытию привезу назад.
— Да. Я поспать я люблю. Я и дома, в России, всегда до обеда сплю.
— Один раз-то разве не проснешься?
— Голова разболится. У меня она всегда раскалывается от раннего пробуждения.
Уходя, он сунул визитку, на случай если я все же захочу повидать Деву Марию перед тем как отправиться за юбкой. Джованни Пирелло, владелец автомастерской. На следующий день он вернулся, приведя с ужина одну из старожил, расплатился за опоздания и проставил ей еще на пару часов консумаций в клубе. Проходя мимо их стола, я улыбнулась, сказала «чао» и помахала. Ни одна бровь на его теле не шелохнулась. Сволочь. Урод. Трусливая, лживая вша! Я не понимала, что со мной творится: обида, злость, недоумение и странное бессилие затопили голову. Я продолжала ходить мимо остаток ночи, выискивая его взгляд и к утру была выпотрошенной. Этот Джованни потом регулярно бывал, перепробовал всех новеньких, а на ужины водил только эту старую свою подружку. А я после той ночи еще сильнее стала ждать зарплаты. Я уже видела себя элегантную, гордую, неприступную в рыжей шелковой юбке с золотой цепью и босоножках с тоненькими-претоненькими перепонками. Он еще пожалеет, он еще увидит что он потерял!
Однажды в дешевом магазинчике, где всегда кишел народ, я воспылала к распродажной шелковой майке на тонких бретелях. Обняв себя за талию я вытаращилась в зеркало и поскуливала, оттого, что и этой любви не суждено сбыться. Уж слишком заманчива скидка, шансов на то, что вещица уцелеет хотя бы до вечера — никаких. Я крепче сжала себя в объятьях майки, услышав, как что-то звякнуло о пол. То была антикражка. Я вынула вторую ее часть из шва и оцепенела от явившейся мысли. Когда шум за шторкой стих, я оделась, заглянула в щель между кабиной и шторкой, затем быстренько скрутила майку и сунула в сумку. Подмышки, лоб, спина — я вся была в поту. Снаружи вдруг засуетились, говорили полушепот. Мое тело пробил озноб. Я стала искать глазами камеру. Боже мой! Ведь точно, они все это время следили за мной и как только я покажусь — схватят с поличным. Лицо и руки мои покрылись красными рваными пятнами, я вся пульсировала как набухшая гематома. Не думая уже ни о чем, я выбросила майку, словно заразную, и вылетела из магазина. Легкий ветерок и открытое пространство вернули меня в сознание.
А потом настал день, когда нам выплатили 900 евро. Впервые в жизни я держала в своих руках столько бабла и едва ли могла совладать с охватившим меня возбуждением. Мысленно я уже потратила все до сентимо, оставалось лишь разнести купюры по кассам. Но какой это был день! Разрывающийся от удовольствия, волнующий, нетерпеливый!
Проснулась я раньше обычного — какой уж тут сон — позавтракала и села дожидаться окончания сиесты. Как же это можно! Закрываться посреди дня, чтобы вздремнуть! Наконец, ровно в з часа пополудни, я выпулилась из апартаментов. 400 свеженьких евро лежали в кармане, я ощущала их шуршание с каждым шагом. В последний момент решила я поистине благоразумно. «Шура, ты должна думать о будущем», — сказала я себе и спрятала половину зарплаты в чемодан, который втащила на шкаф, с расчетом, что чем больше усилий потребуется, чтобы добраться до сбережений, тем они сохраннее. Этот ход мне очень понравился. Я собой гордилась. Вознаградить себя за труд с одной стороны и не потерять голову с другой. Разумно, не правда ли?
Первым делом я купила восхитительные, леопардовой расцветки сапоги-гольфы с острым как стрела носом на высоком лакированном каблуке. Я думала о них каждый день как о наипервейший необходимости и уже видела себя в них с такой живостью, что когда вышла с пакетом из магазина, то ничего особенно не почувствовала, словно лишь забрала то, что и так принадлежало мне. Я уже давно расхаживала в леопардовых сапожках по проспекту Революции и даже несколько раз была во «Фламинго». Эх, какой это был выход! Я даже немного жалела, что до возвращения в Воронеж ждать еще два месяца.
Затем я приобрела оранжево-розовый с кружевным кантом комплект белья и трое трусиков. Потом купила клетчатые брюки клеш, идеально сидевшие на бедрах. Разметав все, что взяла, я была собой довольна: покупки вышли удачные и я уже видела, как консумация попрет в гору. Усевшись за столиком в уличном кафе, я заказала капучино и бриошь с шоколадом и стала обдумывать покупки с половины следующей зарплаты. Какой же все-таки умный ход! Внимание мое привлекли две итальянки по-соседству, а точнее их носы. В смуглых, чужестранных носах что-то поблескивало с каждым движением головы. Невыносимая красота. Я в миг представила как будет сверкать и мой носик при каждом покачивании и уже не могла думать ни о чем другом. Я прогулялась со сверкающим носом по проспекту Революции и зашла во Фламинго. Охранники расступились. Длинная женщина с гладкими как шелк волосами провела меня в вип-зону и учтиво склонила голову. На мне были леопардовые сапоги, рыжий кожаный плащ, который я куплю со следующей зарплаты, а в носу — элегантное сияние. Я выглядела сногсшибательно. И огонь в носу уже был мой, настолько живой была картинка, что, отказавшись от покупки, я словно тот огонь у себя отнимала. Но нет! Шура обладает волей и твердостью характера. «Отложено, значит отложено», — сказала она себе. И, разделавшись с капучино, зашагала твердой походкой в сторону апартаментов.
Проходя мимо ювелирной лавки я подумала, что могу хотя бы узнать есть ли у них подобное и какова цена. Представьте мое изумление, когда продавец выложил целую подушку украшений: в мочки ушей и хрящи, в язык, бровь, пупок, нос, соски и штуковина замысловатой формы для интимной зоны.
— Вот она! — возбудилась я и ткнула пальцем в крохотный гвоздик.
— Да, на вас будет шикарно смотреться. У вас очень красивый нос.
Я сказала, что вернусь через полчаса. Подпрыгивая от волнения, не ощущая пространства и времени, лишь крохотную ямочку на правом крыле нос, я влетела в комнату. В голове назойливо сверкало. «Просто со следующей зарплаты отложу больше», — пообещала я разумной Шуре. Затем поставила табурет на табурет, грохнула чемодан об пол, забрала из тайника сто евровую купюру. Спустилась на улицу и побежала, опасаясь, что магазин закроется или исчезнет с лица земли.
Полчаса спустя я вышла из пирсинговой мастерской с пульсирующим носом и понесла свою радость домой, вздернув подбородок как можно выше. Я была капелькой на правом крыле, искрящейся в лучах мягкого вечернего солнца. Твердо решив никуда больше не заходить, я конечно же, не могла представить какая подножка меня ждет, иначе обогнула бы переулками.
В витрине распродажного магазинчика, где я чуть было не совершила нравственное падение, развешивали осеннюю коллекцию, и то, что я там увидела поразило меня в самую сердцевину. Я свалилась на колени, умоляя пластмассовых нимф сжалиться надо мною. Я не могу этого сделать! Не могу! Не могу! Это было жалкое, безнадежное зрелище. Несколько минут спустя, я уже покорно примеряла белые вельветовые штаны и джинсовую куртку с плюшевой подкладкой цвета топленого молока. Затем попросила отложить вещицы на полчаса и побежала. Взгромоздила табурет на табурет, достала остаток и помчалась назад. Заполучив громадные пакеты, я продолжала ходить по магазину в возбуждении. Что-то со мною творилось, денег уже осталось столько, что едва хватило бы на завтраки, чтобы протянуть до следующей выплаты. А я продолжала кружить, пожирая взглядом и щупая, словно внутри меня образовалась воронка. Я тащила на себя все без разбору: очки, часы, заколки, ремни, ободки, шапки, кольца. Один из крупных браслетов цвета свежей травы не имел антикражки. Я нацепила его и побрела дальше. Я видела, что выход никто не охраняет, продавщицы не обращали на меня внимания, народу было полно повсюду. Затея на раз плюнуть. Сделав еще круг я наконец приблизилась к выходу так, что если бы было чему звенеть или была камера, то оно уже сработало бы и тогда я могла сделать вид, что просто забыла снять побрякушку. Но ничего не произошло и я вышла. Неспешно, с достоинством синьоры. Остановилась у входа, поглядела направо, потом налево, почесала бровь и зашагала прочь.
В комнате осознание обрушилось на меня ледяным порывом. Повсюду стояли пакеты и валялись бирки, а я ощущала себя голой на февральском ветру. Еще утром у меня было 900 евро и вот я снова бедна. А потом, одевшись во все новое и взглянув в зеркало, я решила, что по крайней мере в первую зарплату могу позволить слабость, но дальше уж непременно поведу себя разумно.
Что до браслета, я надела его однажды в клуб. А посреди ночи вдруг стянула с запястья, заперлась в туалете, обернула гадкую штуковину в несколько слоев туалетной бумаги и бросила в урну.
Через два месяца наш балет вернулся в Воронеж. Я привезла с собой триста евро, более сорока кило в чемоданах и восемь в талии. В «лопухах» уже случился ноябрь: дожди смешались с черноземом, собачьим пометом и бычками. Отправляясь в институт, я надевала белые штаны, обматывалась целлофаном, и пробиралась таким образом к остановке почти чистой. Маршрутки-пазики взбалтывали в собственном соку мои чудесные штаны, сапоги цвета леопарда и целофановые пакеты с рыбой. Я научилась висеть на поручне и балансировать на одной ноге три остановки и один очень долгий светофор. Я научилась держать оборону локтями, а однажды саданула в ответ рыжим лакированным каблучком нахальной бабе в пятку. Нет уж, Шура не привыкла сдаваться без боя.
На паре по товароведению в те дни обсуждали обсуждали ГОСТ консервов и круп. Там же кто-то стащил мою новенькую Нокию, подаренную одним щедрым дядей взамен проведенного с ним дня.
Чудом уцелевшие триста евро утекли куда-то в первый же месяца после возвращения.
— Тебе деньги ляшку жгут?! — все твердила мама.
Я чуяла, что ответа не требуется и молчала. Хотя могла бы поклясться, что ни на ляжке, ни на других поверхностях следов не осталось.