5. Долларо
Год спустя наш балет снова работал в Италии. Подвалье дискотечного типа в Генуе пустовало каждую ночь. Дела явно не ладились. Босс либо отсутствовал, либо надирался кокаином и тоже отсутствовал. Близко я его никогда не видела. Ко второй неделе из колонок орала Верка Сердючка, мы залезали в клетку для танцовщиц и дрыгались в угаре пока хватало сил. В полночь давали шоу-программу — для официанток, бармена, скучающих консуматорш и какого-нибудь одинокого хмельного дяди. Местные девицы, доход которых складывался из количества консумаций, нервничали. Балету же платили зарплату в любом случае. С этой наиприятнейшей мыслью я валялась на галечном пляже, располагавшемся в десяти минутах ходьбы от наших апартаментов, переворачивалась с одного поджаренного бока на другой и никак не могла решить: подняться ли в кафе за бокалом аранчаты или водрузить свою блаженную плоть в Лигурийское море.
Однажды нам позвонил Фермер, велел не ходить в клуб и не показываться из квартиры. Как он узнал о готовящемся рейде — неясно. Ночью в клуб вломилась полиция: искали то ли нелегалок, то ли проституток, то ли кокаин. Всех скучающих консуматорш упаковали в полицейский пыжик. Заведение прикрыли, но Фермер умудрился выбить у босса наши зарплаты. Это был жутко упрямый папаша. Наутро, пухлощекий и лучезарный, он возник у нас в прихожей с пакетом бриошей:
— Рагацци, бистро, бистро. Едем в шикарное место. Клиенты — высший класс, мольто мольто дэнги.
Нас перевезли в Алессандрию. Обстановкой «Долларо» напоминал клуб самодеятельности в доме престарелых: длинный зал с тремя рядами столов, узорчатыми обоями и креслами с вельветовой обивкой. В глубине — небольшой подиум с зеркалами по периметру. Из колонок — романсы и мазурки. Светло, как на утреннике. Носить разрешалось только платья и юбки, которые не должны были повторяться два вечера подряд. За штаны и шорты штрафовали. Босс, угрюмый, сутулый старик с бледным лицом и бульдожьими щеками, еженощно торчал за кассой, перебирал деревянные счеты, записывал консумации, трепался с завсегдатаями и бдел. Всех и всегда.
В десять вечера мы расселись за столами. Сидим, ждем, переглядываемся. Помимо нас в клубе еще семь-восемь консуматорш и какой-то сморщенный тип на галерке. Ни встать, ни пройтись, ни бухнуть. Вскоре официантка погнала нас на сцену:
Мы поднялись и послушной ватагой двинулись на подиум. На голову изливались Ricchi e Poveri: «Come vorrei, come vorrei amore mio…» Мы выстроились перед зеркалами и зашевелили бедрами. Такой ритуал совершался несколько раз за ночь, чтобы клиенты могли рассмотреть наши достопримечательности. Этакий магазин на диване по-европейски: непригорающие сковородки, паровые утюги, самоочищающаяся накладка на швабру, кольцо с бриллиантом 0.3 карат, русские бабы. Спешите!
Контингент — пятьдесят-плюс — начал понемногу подтягиваться. Пили, глазели. Наконец исчезали по одному в узком коридоре, ведущем из основного помещения в вип. Туда же официантка провожала их покупки.
В полночь мы давали программу и сорвали куш: деды повыползали из випов и сразу после шоу почти всех наших разобрали. На очередной ритуал нас вышло всего четверо: Катерина из балета, я и две тетки из здешних. Столь паскудно я себя не чувствовала никогда. Изысканная панель позора. Так на рыбном прилавке под конец дня остается пара ободранных, тощих рыбешек. В лучшем случае их оценят по достоинству бездомные коты.
Потом одна из здешних подсела ко мне. Украинка, на вид около тридцати, но сохранилась неплохо. Несет себя отстраненно, метит территорию по-хозяйски. Она расспросила надолго ли мы приехали, откуда, как давно в Италии, были ли у меня сегодня консы.
— Тебе нужно ярче краситься. Ты слишком молодо выглядишь. Здесь любят постарше, — сказала она.
Помолчали. Меня было легко смутить, а в этой дивчине роста под 1,80.
— Тут был балет, уехал. Не пошло у них. Здесь клиенты себе на уме, долго присматриваются. Могут месяцами ходить, никого не брать. Два месяца это мало. Ты мазурку знаешь?
Я помотала головой. Пупо запел громче.
Вскоре нас осталось трое и мы снова пошли на сцену. Наконец я выступала в первом ряду. Под софитами Трагического Балагана меня распирала злоба. Узколобые, жалкие деды не имеют понятия о моих возможностях и ни черта не смыслят в красоте. У большинства здешних теток в умытом виде ни рожи, ни кожи, как сказала бы моя мама. Развернувшись к сонным покупателям задом (я уже знала, что зад — мой козырь), я начала танцевать. По настоящему вытанцовывать. Если уж выпало полночи торчать на этой сцене, я хотя бы буду получать удовольствие. Я взмахивала руками, изгибалась, вытягивала шею, крутила пируэты. В конце концов я потеряла счет времени, и девицам пришлось за руку уводить меня со сценой, когда время ритуала истекло. Не успела я перевести дух, как меня позвали. Пухлый такой мужичонка: бедра шире, чем плечи, в уголках губ скапливается слюна. Он приходил в клуб каждый божий день, и когда в небе на Алессандрией случалось полнолуние, ставил кому-нибудь из новеньких один стакан. В остальном он обычно сидел у бара, болтал ногами, говорил со всяким, кто подвернется рядом или сам с собой. Местные звали его Баня. Он всем рассказывал о бывшей своей девушке-супермодели. Он ездил к ней в Саратов, парился в русской бане и его хлестали веником. Потом купил возлюбленной в Саратове квартиру, она, с тяжелым сердцем, рассталась с ним и с «Долларо», вышла замуж за молодого итальянца, переселилась в Милан и теперь будто бы ходит там по подиуму. Баня сунул мне в лицо фотографию. На ней он в ушанке, на фоне храма, рядом с белобрысой девчонкой лет двадцати, держащей на руках белобрысую собачку. Оба улыбаются во всю ширь.
— Кристина профессиональная модель в Милане хе-хе. Очень очень красивая хе-хе. Я подарил ей собачку хе-хе.
В апарты мы вернулись около пяти утра. Три наших балерины сделали по три-четыре часа конса. Светку, солистку, уже пригласили на ужин. Она вертелась перед зеркалом нагишом, поглаживая живот:
— Девчули мои, как не разжиреть с гребаными ужинами, а?
Я натянула на себя одеяло, заткнула пальцами уши и отключилась.