19. Макраме
Павлик вернулся ровно через неделю. Он привез мне флакон Армани, упаковку бельгийского шоколада, и новость о том, что принял ислам. Рядом с моими подарками лежал Коран в кожаном переплете и его новые Omega Speedmaster.
— А это зачем? — осведомилась я.
— Суперточные. Их космонавты носят в космосе. Не смог сдержаться.
— Круто. В смысле мусульманство зачем.
— А, это. Христианство давно изжило себя. Ислам самая современная религия.
Павлик стоял рядом с чемоданом и кромсал этикетки с новых шмоток.
— В исламе не ритуал важен, а внутреннее содержание.
— Хотя Рамадан скоро, это да. Ни пить, ни есть нельзя, ни ебаться. Черт, дрочить тоже нельзя.
— Даже ради внутреннего содержания?
Двое суток я провела у него. Мы ели, пили, играли в нарды и еблись. На третий день начался Рамадан. Я перебралась в лопухи, а Павлик — на путь праведный.
Я не помню, когда именно зародилась наша дружба с Таней Варан — бывшей пашиной женой. Впервые я увидела ее в салоне, куда изредка сносила бабло, как только оно у меня появлялось. С некоторых пор Таня работала там администратором. Я уже привыкла что красивые женщины роились вокруг меня и вили ульи, но Таня была чересчур. Она побила всех. Высокая, длинноногая, подтянутая, с густой каштановой копной, гордым взглядом и точными чертами. Она излучала достоинство и класс. Если Павлик развелся с ней, то француженка должна была быть наследной фесской принцессой, не меньше. По правде говоря, я чувствовала себя хреново, сидя там. Моя карма, в виде столпотворения обалденных баб вокруг, начинала напрягать.
Таня выплыла из-за стойки ресепшн во всем своем великолепии, чтобы подать мне чашку эспрессо. Углы ее рта слегка вздернулись. Она знала кто я, и что нас связывает.
Таня была родом из Бутурлиновки. Студенткой вышла замуж и никогда прежде не работала. Теперь у нее начиналась настоящая жизнь. Первоклассный подвал под вывеской CHARME, съемная комната, которую оплачивал бывший муж, 12 трудовых часов и рабская зарплата с бонусом в виде бесплатного маникюра и укладки. В этом смысле мне льстило чувство собственного превосходства: я то знала, что такое настоящая жизнь, а Тане лишь предстояло ее испытать.
Мы стали вместе ходить в клубы, пить шампанское и танцевать. Вечерами мы обычно встречались в кофейне Мята. Это было одно из самых гламурных заведений города, располагавшееся в бывшем ДК. На первом этаже встречал гардеробщик, наверх вела двухъярусная лестница, посреди зала торчали тонкие колонны с лепниной. Избранная публика собиралась здесь по выходным. Заполучить стол без депозита, равного месячной зарплате моей матери, было невозможно. Но Таня несла себя так, будто родилась среди лепнины. С нее просто не смели спрашивать депозит. К тому же у нее водились знакомства. Если свободных мест не было, она всегда находила к кому подсесть. Трёп она брала на себя, шампанское тоже. С Таней мне нравилось. Я могла расслабиться. Когда преимущество очевидно, напрягаться не имеет смысла.
Блестящая публика производила на меня странное впечатление. Она смущала недосягаемостью, отвращала высокомерием, но одновременно здесь я чувствовала себя в своей тарелке. Гедонисты кое-что понимают в жизни. Без них жизнь заключалась бы в тупом круговороте: жрать, срать, бурлачить и плодиться. Однако у хорошего имеется известный недостаток: к нему быстро привыкаешь, получая вакцину от смирения. Я укололась ею еще в Италии. Хорошее развивает в тебе способность отличать. Вкусное от невкусного, красивое от уродливого, мягкое от колючего, качественное от массового ширпотреба. Можно сказать, что у меня развилась зависимость от хорошего, и чем яснее я сознавала его недоступность, тем отчаяннее цеплялась. Высокие потолки, плотный кофе, красивая одежда, гладкая кожа, каменные мостовые, быстрая езда, воздух, мягкий свет, чистые окна, солнце. Пусть один вечер, но я дышала миром, с которым меня разделяла пропасть. Эта расселина была самым затаенным упреком к тому, который катапультировал меня на эту планету. Мне вшили талант наслаждаться, одарили жадностью до удовольствия, но поместили в дерьмо, насмехаясь над тщетными попытками выбраться. И я не собиралась ему эту насмешку прощать.
После Мяты мы перемещались в Неон. Таня могла бесконечно много пить и танцевать. В ней томилась нерастраченная разгульность. Двигалась она порочно, но нескладно. Словно не умела совладать с длинным телом, которое ей досталось. Она погружалась в него, закрывала глаза и не сходила с танцпола до утра. Я же пьянела после трех бокалов и к полуночи обычно начинала скучать. Меня заводили только взгляды. Пустующий зрительный зал меня усыплял.
Павлику наша дружба нравилась.
— Вы там еще не переспали? — съехидничал как-то он. — Переспите стопудов.
В тот день я впервые спустилась в его паб. Меня встретила барная стойка цвета махагони. Метра три в длину она выглядела скромнее, чем ожидалось. Но внутри действительно пахло Европой. Дубовые столы, высокие барные стулья, экраны по периметру. У Павлика даже бицепс подрос. Он белозубо сиял, таская туда-сюда коробки с бухлом.
— Слушай, а чё ты не переедешь от родителей? — спросил он вдруг.
— Жду, когда возьмешь меня на работу.
— Ну да, чтоб я тут со стояком ходил.
— Я серьезно. Администратором. Или официанткой.
— В накуренном помещении, целый день на ногах. Нахера тебе?
— Да у меня не будет никого особо. Я, сменщик и управляющая. Слушай, я к чему спросил. Танюхе квартиру ищу, не хочешь к ней переехать? Она не против.
Этот мальчик меня обескураживал. Он раздирал мой мирок в клочья.
Через неделю мы с Таней переступили порог общей норки. Это была крохотная студия в вековом доходном доме с видом на сквер по улице Карла Маркса. Кухонный угол, раскладной диван и комод с телевизором — всего квадратов двадцать. Я волновалась. Никогда еще я не ложилась в постель с женщиной после месяца знакомства. В первую ночь я схоронилась на краю моей половины дивана и долго не могла уснуть. Я пыталась представить каким был секс у Тани и Павлика. По правде говоря, сомнений не было: я — лучшее, что с ним случалось в постели. В ебле мне нет равных. Качественная скачка — мой единственный козырь. Он держал меня на плаву, а я держалась за него.
Павлик по-прежнему избегал соотносится со мной на публике, хотя его друзья уже знали меня в лицо. Владелец Неона больше не осмеливался ко мне подойти, лишь осторожно поглядывал. У меня появилась репутация. Я чувствовала, что имею влияние. С некоторых пор мне даже нравился мой подпольный статус. Я — Мата Хари, жонглирующая мужскими яйцами. Что-то в этом было.
С Таней мы по негласному согласию Павлика не обсуждали. Впервые она завела разговор, когда мы уже спали в одних трусах и разделяли слабости друг друга: алкоголь и торты на ночь.
— Чё, Пал Палыч мусульманином стал?
Она выдержала паузу, уставившись куда-то в прошлое.
— Кто, — съязвила Таня. — Шур, ты наивная, пиздец. Думаешь, он с какой-то нищей марокканкой свяжется? Она совсем не простая. У нее отец — депутат во Франции. И сама не дура. Обычного русского Васю себе не выбрала.
Внезапная танина правда меня травмировала. Дочь депутата завладела моей головой. Она буквально вселилась меня и начала пожирать изнутри. Однажды, оставшись у Павлика одна, в ящике его стола я нашла снимок, вырванный из ночи. Мелкие светлые кудри, смуглое лицо. Нескончаемые ресницы. Спесивые глаза полуприкрыты. По-мужски массивная челюсть. Губы плотно обнимают член. Все так. Златокудрая дочь депутата уже заглотила мальчика целиком.
«Что я за тряпка. Вонючий кусок дерьма. Отребье на ветру. Должна же быть у меня хоть капля гордости!», — я сновала по квартире, мысли искрились в ошарашенном мозгу. Я даже сочинила прощальное смс. В нем я как следует отшлепала засранца, я дала себе волю. Бестолку. Нечто по-прежнему глумилось надо мной: упрямая ли надежда или слабость — чёрт знает.
Павлик умел заводить разговоры. В первый раз он обычно бросал животрепещущий вопрос между делом, как бы в шутку. Во второй — в постели.
— Детка, у меня встает от одной мысли. Я хочу, чтобы ты ее выебла.
— Да ладно. Вам просто надо выпить.
Никогда я не зарилась на баб, не знаю как это случилось. Было темно и пьяно. Мы с Таней начали целоваться. У нее была гладкая кожа, просто шелк. Груди сочные, мягкие. Я раздела ее, а она меня. Потом она оказалась у меня между ног. И я у нее. Я водила языком вверх и вниз. Зажмурившись, стараясь не дышать, я вылизывала ее пизду. Я очень старалась. Таня стонала негромко, отрывисто. По-настоящему. Безумная, не укладывающаяся в голове картина. Все это продолжалось минут тридцать и ничем не закончилось. Наутро я была уверена, что мне приснился порно-сон. Я до сих пор сомневаюсь. С Танюхой мы никогда о случившемся не говорили и не пытались повторить.
Павлик не отлипал от меня, требуя подробностей. И тогда я рассказала, как мы с Таней несколько часов подряд ласкали тела друг друга, ублажали пальцами и языками, как терлись вульвами. Как эта длинная, роскошная женщина мокла и дрожала от моих рук. Как я возбудилась от мысли, что Павлик узнает о нашей порочной связи. Как влажно и размашисто мы обе кончили.
Это был мой лучший вокальный номер.
— Понравилось? — спросил он после.
— Да ладно, вам только дай волю.
Пару недель спустя Павлик вернулся из паба задумчивый и молчаливый.
— Шур, мне нужно тебе кое-что тебе сказать.
Радости такое вступление не сулило.
— Она приезжает в Воронеж. На месяц-полтора. Мы не сможем в это время видеться.
Я взглянула на него, предвидя продолжение.
Мы смотрели друг на друга в упор. Слов не находилось.
— Я не знаю. Честное слово. Ей нельзя делать аборт, она мусульманка.
Дальше я плохо помню. Кажется, мы довольно долго сидели молча. Потом я швырнула об пол вазу с конфетами. Зачистила свой шкафчик и ушла.
Тани не было дома, и я вдоволь наревелась. Так хуево мне не было никогда.