Записки голодранки
Здесь собраны все рассказы c начала до сегодняшнего дня.
Меня зовут Шура Воронова. Мне уже стукнуло 38.
Я всегда знала чего хотела. Когда мне было восемнадцать, я неистово драла ноги на шпагаты и метила в первый ряд шоу-балета. Я хотела танцевать на сцене. Как-то в Воронеж приехала французская певица Ингрид, наш балет наняли в подтанцовку на ее концерт в воронежском цирке. Так обильно я не потела никогда. На третий день репетиций постановщик отвела меня в сторону и сказала, что я здорово выучила хореографию и вообще очень хорошо танцую. И что в этот раз в рабочий состав меня не возьмут. Все девочки должны быть одного роста, а мне пока еще не хватает пяти сантиметров.
Концерт прошел грандиозно. За кулисами цирка были дрессированные псы, обезьяны в клетке и печальный пони, от которого несло мочой. Тогда я решила сломать себе ноги. Я точно знала чего хотела и уже перепробовала все: турник, морковку, импортный витамин B.
В сети я нашла статью про аппарат по увеличению роста. Он предлагал пять сантиметров всего за год. Пациенту ломали голени, надевали железные скрепы и медленно сращивали, удлиняя кости. Всего-то. За мечту. Я намеревалась взять суку-судьбу, недодавшую мизинец высоты, за детородный орган.
Но узнав цену операции, я впала в депрессию. Моим единственным постоянным доходом была мелочь из отцовских карманов, чтобы сломать себе ноги, мне не хватило бы жизни. Сука-судьба пырнула детородным органом прямо в сердце.
Часть первая. Шура итальянская
1. Фламинго
В клубы я начала ходить в десятом классе. Каждую субботу около десяти вечера мы с подругой стояли у дверей «Фламинго» — до десяти вход бесплатный. На мне были любимые лаковые сапоги, лаковая сумка, юбка-стрейч. Денег — на бутылку Колы 0,33.
Внутри клуб делился на две зоны: танцпол и вип со столиками. Первый заполнялся до десяти резвыми школьницами в юбках-стрейч и трикотажных кофтах в обтяжку. Некоторые из них могли купить себе по коктейлю. Они скидывали на пол сумки и волновались телами пока хватало сил. Уйти с танпола некуда, только если пригласят за столик. Поэтому часть танцпола, граничащая с випом, была самой конкурентной. Настоящий перфоманс. Звездный час. Минута славы.
Столы заполнялись ближе к полуночи. Неспешные барышни на оскорбительно тощих ногах в компании крепких, уверенных в себе спутников. Барышни на танцпол не ходили. Постукивая длинным пальчиком бокал с Мартини Асти, они слегка колыхали бедрами между столиков. Иногда плавные девы спускались в дамскую комнату. Там я видела их совсем близко. Чувствовать себя Шурой после этого было грустно.
Меня хватало на пару часов на танцполе и мужской стриптиз. Болели ноги и самолюбие. На стоянке перед входом к середине ночи собрались кареты, на которые даже смотреть было дорого. Вот она полная жизнь — тут. А я там, в районе, который таксисты зовут «лопухи» и уточняют можно ли туда проехать после дождя.
Когда мне исполнилось 18, я решила пойти работать. Официанткой во «Фламинго» меня не взяли, но пригласили по блату носить газеты объявлений по заводам и офисам. Сквозь мешанину из дождя, чернозема, стройматериалов, жидкого бетона, бродячих собак и зудящих от тяжести плеч я плелась от полной жизни все дальше.
Три месяца спустя хореограф предложила контракт в Италию. В балет пришла танцовщица, которой тоже не хватало мизинца в высоту. Нам поставили тридцатиминутное шоу, сшили шифоновые крылья и шапки с перьями. Италия обещала 700 евро в месяц чистых денег. Ну и консумацию, что бы это ни значило. На месте разберемся.
Я была Зеной — королевой воинов. Выхватив на лету смертоносный меч, я вонзилась циклопу прямо в глаз.
2. Консумация
В миланском аэропорту нас встретил импресарио. Это был лысый, деловитый дедок на коротких ногах. Своим видом он походил на доброго, краснощекого садовода. На деле это был крестный отец сотен барышень из постсоветского детства. Мы звали его Фермером.
Наш балет привезли в Асти и поселили в квартире над клубом. Работа начиналась в десять вечера. В зале мутно-синий свет, угловой бар, на низком помосте — белый рояль и пилон. От сцены полукругом расходится лабиринт из диванов со столиками. Один из них каждую ночь занимают барышни родом из постсоветского детства. Среди них — юные и не очень. Первые болтливы и энергичны. Вторые сдержаны и сосредоточены, у них мало времени.
В первую ночь меня трясло и мокли подмышки. Предстояло развлекать незнакомых мужиков. Восемь часов подряд. По-итальянски я уже знала четыре слова: ciao, grazie, come stai. За двадцать минут болтовни клиент платит двадцать евро, а я получаю процент к зарплате. Это называется консумацией.
Не помню сколько времени я просидела в ожидании и ужасе. Наконец силуэт с далекого дивана что-то шепнул официантке, она проводила меня к столу. Вежливый усатый дядька предложил стаканчик чего-нибудь. Вскоре я жадно хлебала мартини, кивала и хохотала. Старикан оставил меня на три консумации, чтобы учить итальянскому. И я училась. Я была в угаре.
А потом пришло время шоу. Хотя я и не была в первом ряду, я знала точно мой старикан меня видел. Я же в ту первую ночь не видела ничего, кроме ослепительного софита на моей переносице.
3. Ужин
— Мадонна миа, сколько ж тебе лет, бимба? — Джанни аж отпрянул, когда официантка меня привела.
— Да ладно, врешь! Тринадцать тебе.
— Не вру, восемнадцать исполнилось в мае.
— Мамма миа! — он рассмеялся, потрепав меня по плечу мохнатой ручищей.
К большому Джанни меня подсадила Мари. Конса у меня шла вяло по сравнению с остальными. Я не могла понять отчего меня не берут, и в тот вечер совсем расклеилась.
Мари мы все звали мамкой. Она работала уже четвертый контракт в Италии, знала правила игры и свободно изъяснялась на итальянском. Мы же впятером были неопытными птенчиками и ей внимали. Мамка начинала краситься часов в семь вечера, разложив на обеденном столе бесчисленные свои карандаши, палетки и тюбики. Заканчивала ровно в десять: перемерив с десяток юбочек и кофточек, надевала одни и те же черные штаны и после того, как мы начинали уже нудить, что опаздываем, выходила. Это повторялось каждый день, кроме понедельника, когда в клубе и у нас был выходной. Тогда мамка усаживалась к зеркалу часа в два дня и уже к трем закруглялась. Меня она как-то особенно опекала, наверное потому, что ей тоже не хватало пяти сантиметров в высоту. Мы с ней танцевали в третьем ряду по краям в общих номерах и один дуэт. Нам сшили по цветному лифу, кепке, стрингам и штанам с двумя круглыми вырезами на заднице, оголявшими ягодицы. Это был танец клоунесс. В одном месте мы выделывали ронд с перекатом по спине партнерши. Пол номера я только и думала о нем, как о схватке на выживание с невидимым зверем. Полы скользили, а тело мое не соответствовало. Но я знала одно: отступать некуда.
Джанни был мамкиным давнишним клиентом и дружищей. Ходили слухи, что он бывший криминальный авторитет. Чуть за сорок на вид, хрипучий бас, громадные ладони с обрубком на месте правого мизинца, и бульдожьи глаза, словно всегда слезящиеся. Я пролежала на его плече несколько консумаций подряд. А он мял мою ладонь, цедил джин со льдом, болтал с Мари, подсаживал и угощал старых знакомых девиц. Они что-то ему рассказывали, но меня это не интересовало. Я лишь желала, чтобы голова моя как можно дольше покачивалась на его плече. Мне было блаженно и тепло, и все это звалось работой.
— Джанька, своди бамбину в ресторан. Она еще не была, — сказала Мари, когда он прощался.
— Завтра я могу, — отозвалась я.
Нутро мое затрепетало от радости. Ужины были приятнейшей из обязанностей. Я бесплатно набиваю живот в шикарном ресторане и получаю процент с каждых двадцати минут опоздания. Опытные консуматорши умели назначать ужины как можно позже и уезжать насколько возможно дальше, морщась от ресторанов за углом. Жлобистых клиентов, которые уговаривали выпить днем, звали «апперетивщиками». Им сочиняли головную боль или репетицию.
На следующий день я уже терлась у окна за час до назначенного времени в обтягивающих брючках и любимых длинных серьгах-перьях. Ровно в десять в проулке остановился черный мерс и просигналил. У Джанни были слишком крупные ладони, чтобы ужинать рано. Я спустилась, подрагивая от волнения. Кожаный салон молочного цвета, просторное сиденье и ни одной пылинки — восхитительная и недостижимая планета. Ехали мы минут сорок и почти не разговаривали, он только спросил удобно ли наклонена спинка и не дует ли от кондея. Странное чувство. Этот незнакомый дядя платит за то, чтобы меня накормить и посидеть рядом. Запросто спускает годовую зарплату моей матери, и я не должна взамен. Все это плодило мысли и вопросы.
Неприметный вход оказался семейным сицилийским рестораном. Зал напоминал домашнюю гостиную, куда по случаю выставили несколько круглых столов с белыми скатерками для дорогих гостей. На стенах десятки фотографий, какие-то письма, трофеи, в углу аквариум с ракушками и глазастыми рыбами. Отовсюду пахло жизнью. И чем дольше я там находилась, тем яснее ощущала принадлежность. Будто бы на самом деле я родилась в одном из таких семейств, но потом налетел ураган и люлька со мной, минуя время и пространство, случайно угодила в Сибирь. Почему бы и нет? Теперь же я нашла свое, а дорогу назад, в газету объявлений, попросту смыло с поверхности земли очередным вихревым порывом. Когда Джанни отошел, я быстренько сняла серьги с перышками и спрятала в карман.
Нам подали ужин и вино. Джанни своей неспешностью плевал на то, сколько придется заплатить за мое опоздание. Он вообще не считал денег. Я меж тем поглощала еду. Глотала не жуя, блюдо за блюдом, не оставляя на тарелках ни крошки. Джанни посмеивался. Еду все несли, и блаженство мое не кончалась. В конце нам предложили по стопке лимончелло.
— Очень крепкое, если не сможешь не пей, — сказал он.
Но я смогла. Еженощно я побеждала невидимого зверя, а он и не догадывался.
— Заскочим ко мне ненадолго, там и выпьем, не против?
Джанни заплатил по счету и расцеловался с хозяином. Мы сели в мерс, выехали на трассу. Джанни поинтересовался все ли в порядке. Потом он молчал и курил. Смущение мое растаяло, и я проскользнула ладонью в его большущую смуглую лапу. Он затушил сигарету, принял меня, и уже не отпускал.
Апартаменты выглядели нежилыми и как будто ему не по размеру. Мы выпили лимончелло и легли на диван. Начали целоваться. Я чуяла, как этот могучий медведь гудит и заводится, и позволяла его рукам елозить повсюду. Сама я не смела, а лишь растекалась, как сорбетто у батареи, и липла к нему крепче. Потом влезла к нему на живот, чтобы удобнее было меня гладить. Я могла бы стать его домашней кошкой, если он пожелает.
— Поехали в клуб, поздно уже, — он вдруг отстранился.
А я уже осмелела и упрямо потянулась к его губам. Он только легонько коснулся лба. Поднялся и вышел из комнаты. Через минуту вернулся в свежем поло.
В машине я все же выклянчила поцелуй. Джанни пообещал, что назавтра заедет за мной пораньше и мы проведем вместе весь день. Расплатившись за опоздания, он попрощался с боссом и исчез.
Спала я в то утро волнительно и рвано, а ровно в полдень стояла у окна, выглядывая черный мерс. Весь день я просидела в апартаментах, прислушиваясь к звукам проезжающих мимо фиатов, мопедов и великов. А вечером пошла в клуб.
Джанни я больше никогда не видела. Говорили, что он не задерживался в городе надолго.
4. Бабло
В начале месяца мы получали из рук босса зарплату за шоу плюс процент с консумаций. Выходило около тысячи евро. Я впервые держала в своих руках столько бабла.
Получив первую тысячу, я понеслась в магазины. Разгуливать по итальянским улицам с баблом в кармане это как оттяпать у жизни самый сочный кусок тирамису. Каменная мостовая выигрывает у проселочного чернозема тем, что по ней ходят в белых кедах. Вывески по сторонам не кричат о злых собаках и ночью не спускают их с цепи. Загорелые итальянки носят пирсинг в носу, играют в волейбол и громко смеются.
За неделю от моей зарплаты ничего не осталось. Влюбившись в вещь я желала овладеть ею немедленно, как похотливый самец белокурой Лолитой в ситцевом платьице. Я упивалась запахом новых вещиц, как щиряльщик дозой. Я проткнула нос и вставила в него золотую серьгу с бриллиантом. Она обошлась мне в 13 евро.
Через три месяца мы вернулись в Воронеж. Я привезла с собой триста евро, около сорока кило в чемоданах и восемь в талии. В «лопухах» уже случился ноябрь: дожди смешались с черноземом, собачьим пометом и бычками. Маршрутки взбалтывали в собственном соку сапоги Pollini, белые штаны Motivi и целофановые пакеты с рыбой. На паре по товароведению обсуждали ГОСТ консервов и круп. Там же кто-то стащил мою новенькую Нокиа, подаренную одним щедрым дядей взамен проведенного с ним дня.
Не прошло и месяца после моего возвращения, как триста евро куда-то утекли.
— Тебе деньги ляшку жгут?! — поинтересовалась мама.
Я огляделась. Ни на ляжке, ни на других поверхностях следов не осталось.
5. Долларо
Год спустя наш балет снова работал в Италии. Подвалье дискотечного типа в Генуе пустовало каждую ночь. Дела явно не ладились. Босс либо отсутствовал, либо надирался кокаином и тоже отсутствовал. Близко я его никогда не видела. Ко второй неделе из колонок орала Верка Сердючка, мы залезали в клетку для танцовщиц и дрыгались в угаре пока хватало сил. В полночь давали шоу-программу — для официанток, бармена, скучающих консуматорш и какого-нибудь одинокого хмельного дяди. Местные девицы, доход которых складывался из количества консумаций, нервничали. Балету же платили зарплату в любом случае. С этой наиприятнейшей мыслью я валялась на галечном пляже, располагавшемся в десяти минутах ходьбы от наших апартаментов, переворачивалась с одного поджаренного бока на другой и никак не могла решить: подняться ли в кафе за бокалом аранчаты или водрузить свою блаженную плоть в Лигурийское море.
Однажды нам позвонил Фермер, велел не ходить в клуб и не показываться из квартиры. Как он узнал о готовящемся рейде — неясно. Ночью в клуб вломилась полиция: искали то ли нелегалок, то ли проституток, то ли кокаин. Всех скучающих консуматорш упаковали в полицейский пыжик. Заведение прикрыли, но Фермер умудрился выбить у босса наши зарплаты. Это был жутко упрямый папаша. Наутро, пухлощекий и лучезарный, он возник у нас в прихожей с пакетом бриошей:
— Рагацци, бистро, бистро. Едем в шикарное место. Клиенты — высший класс, мольто мольто дэнги.
Нас перевезли в Алессандрию. Обстановкой «Долларо» напоминал клуб самодеятельности в доме престарелых: длинный зал с тремя рядами столов, узорчатыми обоями и креслами с вельветовой обивкой. В глубине — небольшой подиум с зеркалами по периметру. Из колонок — романсы и мазурки. Светло, как на утреннике. Носить разрешалось только платья и юбки, которые не должны были повторяться два вечера подряд. За штаны и шорты штрафовали. Босс, угрюмый, сутулый старик с бледным лицом и бульдожьими щеками, еженощно торчал за кассой, перебирал деревянные счеты, записывал консумации, трепался с завсегдатаями и бдел. Всех и всегда.
В десять вечера мы расселись за столами. Сидим, ждем, переглядываемся. Помимо нас в клубе еще семь-восемь консуматорш и какой-то сморщенный тип на галерке. Ни встать, ни пройтись, ни бухнуть. Вскоре официантка погнала нас на сцену:
Мы поднялись и послушной ватагой двинулись на подиум. На голову изливались Ricchi e Poveri: «Come vorrei, come vorrei amore mio…» Мы выстроились перед зеркалами и зашевелили бедрами. Такой ритуал совершался несколько раз за ночь, чтобы клиенты могли рассмотреть наши достопримечательности. Этакий магазин на диване по-европейски: непригорающие сковородки, паровые утюги, самоочищающаяся накладка на швабру, кольцо с бриллиантом 0.3 карат, русские бабы. Спешите!
Контингент — пятьдесят-плюс — начал понемногу подтягиваться. Пили, глазели. Наконец исчезали по одному в узком коридоре, ведущем из основного помещения в вип. Туда же официантка провожала их покупки.
В полночь мы давали программу и сорвали куш: деды повыползали из випов и сразу после шоу почти всех наших разобрали. На очередной ритуал нас вышло всего четверо: Катерина из балета, я и две тетки из здешних. Столь паскудно я себя не чувствовала никогда. Изысканная панель позора. Так на рыбном прилавке под конец дня остается пара ободранных, тощих рыбешек. В лучшем случае их оценят по достоинству бездомные коты.
Потом одна из здешних подсела ко мне. Украинка, на вид около тридцати, но сохранилась неплохо. Несет себя отстраненно, метит территорию по-хозяйски. Она расспросила надолго ли мы приехали, откуда, как давно в Италии, были ли у меня сегодня консы.
— Тебе нужно ярче краситься. Ты слишком молодо выглядишь. Здесь любят постарше, — сказала она.
Помолчали. Меня было легко смутить, а в этой дивчине роста под 1,80.
— Тут был балет, уехал. Не пошло у них. Здесь клиенты себе на уме, долго присматриваются. Могут месяцами ходить, никого не брать. Два месяца это мало. Ты мазурку знаешь?
Я помотала головой. Пупо запел громче.
Вскоре нас осталось трое и мы снова пошли на сцену. Наконец я выступала в первом ряду. Под софитами Трагического Балагана меня распирала злоба. Узколобые, жалкие деды не имеют понятия о моих возможностях и ни черта не смыслят в красоте. У большинства здешних теток в умытом виде ни рожи, ни кожи, как сказала бы моя мама. Развернувшись к сонным покупателям задом (я уже знала, что зад — мой козырь), я начала танцевать. По настоящему вытанцовывать. Если уж выпало полночи торчать на этой сцене, я хотя бы буду получать удовольствие. Я взмахивала руками, изгибалась, вытягивала шею, крутила пируэты. В конце концов я потеряла счет времени, и девицам пришлось за руку уводить меня со сценой, когда время ритуала истекло. Не успела я перевести дух, как меня позвали. Пухлый такой мужичонка: бедра шире, чем плечи, в уголках губ скапливается слюна. Он приходил в клуб каждый божий день, и когда в небе на Алессандрией случалось полнолуние, ставил кому-нибудь из новеньких один стакан. В остальном он обычно сидел у бара, болтал ногами, говорил со всяким, кто подвернется рядом или сам с собой. Местные звали его Баня. Он всем рассказывал о бывшей своей девушке-супермодели. Он ездил к ней в Саратов, парился в русской бане и его хлестали веником. Потом купил возлюбленной в Саратове квартиру, она, с тяжелым сердцем, рассталась с ним и с «Долларо», вышла замуж за молодого итальянца, переселилась в Милан и теперь будто бы ходит там по подиуму. Баня сунул мне в лицо фотографию. На ней он в ушанке, на фоне храма, рядом с белобрысой девчонкой лет двадцати, держащей на руках белобрысую собачку. Оба улыбаются во всю ширь.
— Кристина профессиональная модель в Милане хе-хе. Очень очень красивая хе-хе. Я подарил ей собачку хе-хе.
В апарты мы вернулись около пяти утра. Три наших балерины сделали по три-четыре часа конса. Светку, солистку, уже пригласили на ужин. Она вертелась перед зеркалом нагишом, поглаживая живот:
— Девчули мои, как не разжиреть с гребаными ужинами, а?
Я натянула на себя одеяло, заткнула пальцами уши и отключилась.
6. Ритуал
Работа не шла третью неделю. За мной закрепилось погоняло «бамбина» из-за всей этой истории с возрастом. Меня раскрашивали всем балетом, наряжали в длинные платья, в обтягивающие платья, в короткую лакированную юбку и леопард — ничего не помогало. А потом у Светки появился владелец пекарни. Он приходил в клуб каждый день в пять утра, ставил ей две-три консумации и после закрытия вез всех нас завтракать. Балерины пухли как на отборных итальянских дрожжах, а у меня неожиданно выросли сиськи. Настоящие круглые сиськи. По этому случаю я купила кофточку стрейч с пикантным вырезом.
— Да это не бамбина, это БОМБА! — заявила Светка, увидев меня в ней.
Так и пошло. В тот же вечер меня взял какой-то похотливый старый хрыч. Два конса он таращился на мои сиськи, а под конец водрузил мою ладонь на свой отвердевший в штанах хуй. Взглянул на меня, пышущий восторгом, вздернул бровь, мол, зацени! Я хихикнула, изобразила восхищение и сказала, что мне нужно в туалет. Когда вернулась, дедок не стал продлевать консумацию. Слава моя опять протухла. Босс недобро вытягивал подбородок из своего туго затянутого галстука, как будто это могло что-то изменить.
Однажды ночью мы вяло шевелились на подиуме. Я обреталась в дальнем углу и разглядывала себя в зеркало. Мое левое ухо было почти на сантиметр выше, чем правое. Поэтому солнечные очки всегда криво садились. Щеки мои разрослись в ширь. Ноги изображали букву икс из-за жира на внутренней стороне коленей. Жир поглотил меня целиком. Шансы подцепить приличного клиента таяли с каждым днем. Я чувствовала, что все предрешено: я была самой маленькой и самой провальной консуматоршей во всей Италии.
— Шура! Не спи, — официантка смотрела прямо на меня.
Чудеса. Меня повели в вип. Это были такие квадратные без дверей закутки со столами и диванами, на которых ворковали парочки. Меня ждал усатый, худосочный старикан в ультрамариновых штанах. Часы и ботинки — Версаче, остальное — Мастеркард. Я поздоровалась, села рядом. Его звали Карло.
— Ке белла! — встрепенулся он. — Встань, покрутись.
Он заграбастал мою ладонь и прижался к ней усами.
— Вы здесь впервые или бывали раньше? — спросила я.
С тех пор, как начала работать в «Долларо», я накидывала себе годков.
— Воронеж. 500 километров от Москвы.
— Обожаю шампанское, — ответила я как можно непринужденнее.
Но внутри я ликовала. Шампанское — самый желанный конс. Его ставили редко. Бутылка стоила космически по сравнению с обычной консумацией. Счет в этом случае шел не на время, а на бутылки. Скажем, три стакана это 120 евро в кассу и гарантированный час с девушкой. Одна Ferrari — от 300 евро, и чем быстрее барышня киряет, тем больше бутылок нужно купить, если клиент желает продолжать компанию. В итоге девица получала жирный процент с каждой проданной бутылки, клуб — большую выручку за меньшее время.
Первую бутылку я высосала минут за двадцать. Размазало меня в миг, то ли от алкоголя, то ли от непрекращающихся восторгов моего благодетеля. На половине второй бутылки я кое-как доковыляла до туалета. Меня штормило, но я успела разглядеть, что основной зал был битком. Только две невостребованные девицы отбывали на сцене свой позор. Я ощутила теплую, едкую радость. Как же приятно надрать зад какой-нибудь дылде! Заметив внимательный взгляд босса, я вдруг почувствовала себя важной. В эту ночь я держала старика за яйца, я делала ему кассу.
Светка сидела на унитазе в открытой кабинке, ее пошатывало. Ей тоже ставили бутылки, и она была уже в дулю. По крайней мере выговаривала по-русски она с большим трудом. Я пожаловалась, что не могу больше бухать, хотя мой дед готов ставить и дальше.
— Бомба, еб твою мать, а ЦВЕТОК НА ЧТО?
И правда, горшки с растениями стояли около каждого випа. Черт, я даже на экзаменах списывать не умела, а тут человек искренне тратит деньги. Я стойко влила в себя еще бокал или два. А потом Карло пошел отлить. Я огляделась, как щенок, намеревавшийся стащить со стола кусок салями, и опрокинула бутылку в горшок.
Карло вернулся, взял бутылку, хмыкнул, хватанул из горла остаток. И заказал еще. Нервное это наше карманное ремесло, скажу я вам.
— Ты была в Луна Россе? — спросил он.
Я помотала головой, отхлебнув свеженькое.
— Даверо, тебя никто не возил в Луна Россу???
Благодетель мой аж подпрыгнул. Принялся рассказывать о самой блистательной дискотеке Пьемонта. Он знал имена всех модных диджеев и хвалился, что однажды зависал на танцполе восемь часов подряд.
— Завтра едем! — провозгласил он.
Мы чокнулись и я слила в горшок очередной бокал. Хладнокровно, одной левой, прямо за спиной у моего паршивца. Я быстро схватывала новое. Потом Карло спросил была ли я в Венеции и когда узнал, что не была, принялся описывать свои многочисленные путешествия по Европе. Обещал, что непременно свозит меня в Венецию, Рим и Монте Карло.
— Ты когда-нибудь играла в казино?
— О, это большое удовольствие!
— Правда? Это когда шарик в колесике крутится?
Он снова завелся. Говорил и говорил. Я лишь улыбалась и кивала, не пытаясь уловить смысл его слов. И аккуратно уводила бокал за спину. Шла четвертая бутылка, как вдруг оно ПОТЕКЛО. Шампанское из горшка. Оно уже хлюпало под моими туфельками и надвигалось к ногам Карло. От ужаса я даже протрезвела. Я выстроила ноги под столом в плотину и просидела, застыв на одном месте, не знаю как долго. Наконец мой дед иссяк. У меня больше не было к нему вопросов. Я видела, что оно наконец перестало капать. Карло облобызал мою ладонь, сунул в нее записку с номером телефона. Поднялся. Оторвал прилипшие подошвы от пола. Осмотрелся. Улыбнулся. Изобразил воздушный поцелуй.
Тело мое обмякло. Меня кружило в мазурке. Вертело, поднимало над землей, окутывало горячим, липким туманом. Между тем через стену, в туалетной кабинке блевала Светка. Ее цветок тоже не выдюжил.
А благодетель мой не соврал, Луна Росса — неистовое местечко. Огромное, людное, громкое. Больше я ничего о нем не запомнила.
7. Венецианский купец
В последнюю неделю в «Долларо» мой старикан устроил мне настоящую ваканцию. Он платил клубу, чтобы я не ходила на работу и возил по Италии. Я получала приличный процент. Сколько стоил один день прогула я боялась представить. Дядька тратил на меня очень много бабла. Когда я все же появлялась в клубе, босс по-отечески кивал, а девицы косились. Я видела в их глазах искреннее непонимание: «Эта?!».
С Карло я побывала в Венеции, Риме, Монте-Карло, проехала километры трасс и десятки придорожных кафе. Мы сидели совсем близко в его феррари купе и он без конца гладил мою коленку. Больше всего на свете я ненавидела, когда мужики, которых я не хочу, лапали мои колени. Но этот паршивец тратил на меня слишком много бабла. И я улыбалась, я хохотала. Я терпела и усердно трудилась. Карло нравилось, когда я была веселой. Он непрестанно трепался обо всем на свете, а я смеялась не жалея щек.
В Венецию мы приехали поздно вечером и поселились в шикарном отеле с мраморными полами, старинной мебелью и горничными, которые кланялись проходя мимо. Карло как обычно снял для меня отдельный номер. Перед дверью он вдруг схватил меня и всосался ртом. Я зажмурилась и инстинктивно сжала губы, а он пихал и пихал в них свой язык. Это длилось секунд пятнадцать.
Потом он меня выпустил и, кажется, остался доволен. Я вошла в свой номер, прополоскала рот, почистила зубы. Набрала горячую ванну и погрузилась в нее с головой. Под водой было тихо и тепло. Я пробыла там некоторое время, а потом легла спать.
Наутро за окном гостиничного ресторана шумел Гранд-канал, в кафе дышали кремом бреши. Мой благодетель уже позавтракал и воодушевленно рассказывал мне план нашего первого дня в городе. За соседним столом обнимались мужчина и женщина. Одни из тех влюблённых, что останутся сидеть, даже если Гранд-канал извергнется лавой. В тот день эту парочку, как и меня, ждали гондола, карнавальные маски, долгие прогулки по городу держась за руки. И поцелуй на ночь.
Часть вторая. Шура воронежская
8. Фабрика
Наш шоу-балет развалился. Одна танцовщица забеременела, другая выиграла в лотерею «замуж за итальянца». Третья устроилась на нормальную работу с перспективой карьерного роста — секретаршей в контору по организации свадеб.
Я училась на третьем курсе торгового университета. Отец оплачивал учебу. Он хотел для меня хорошей жизни, поэтому мне нужно было учиться на коммерсанта. Затем получить должность снабженца в приличной фирме, обзавестись ипотекой и порядочным мужичонкой.
На лекциях я регулярно спала, что не мешало мне заканчивать семестры на отлично. Вместо тупого скачивания готового реферата, я выбирала из нескольких, кое-что меняла местами, разбавляла картинками, шрифтами и сшивала все это в увесистую папку. Получалось красиво. Преподам нравилось.
Все итальянские деньги я потратила на уроки вокала и запись демо. Уже отгремели три «Фабрики звезд». Я мечтала петь. Когда мои запасы бабла иссякли, я стала подкатывать к маме. Она злилась, говорила, что я достала, у меня нет ни капли сочувствия и я понятия не имею как тяжело им с отцом достаются деньги. Она ошибалась. Тяжесть их жизни нельзя было не заметить. Я ждала, пока она выговорится и бросит купюры на стол.
Иногда я пыталась подрабатывать. Училась на курсах фитнес-тренера или риэлтора, затем звонила по первому попавшемуся объявлению. Я честно ходила на работу месяц или два. Чувствовать, что чего-то стоишь приятно. Пока не получишь первую зарплату. Я точно знала, что стою чего-то большего.
Мы часто спорили с отцом. Я кричала, что много работать и выходить замуж имеет смысл только по любви. Иначе — каторга. Погребение заживо. Блевотина, а не жизнь. Отец отвечал, что я закончу старой, никому не нужной поломойкой.
В тот день в разгар спора по телевизору объявили кастинг в новую «Фабрику звезд». Отец сидел в кресле, гладил спавшего у него на коленях кота Кешу и звонко размешивал сахар в чае.
Вечером я дождалась, когда отец уйдет спать и подсела к маме. Объяснений не потребовалось.
Засыпая под храп плацкарта я мечтала, чтобы это кончилось. Я видела себя Агилерой на сцене «Мулен Руж». На мне алый корсет, перчатки, чулки и стринги. Бело-розовая грива украшена сверкающей коронкой. Мой голос с хрипотцой безупречен. Камера смотрит на меня снизу вверх, я приближаюсь, слегка приоткрываю рот, касаюсь пальцем его угла. Затем поднимаюсь, медленно поглаживая свой зад.
Gitchie, gitchie, ya-ya, da-da
Gitchie, gitchie, ya-ya, here
Mocha Chocolata, ya-ya.
У моих ног расползается туман. Публика извергается овациями.
9. Желтокурый ангел
В первый раз я вышла на сцену не так уж давно. Мне было семь лет.
Меня выбрали играть скомороха Петрушку в школьном спектакле. Я зубрила стихи как ошалелая. Я хорошо представляла позор и презрение, которые меня ожидали, если я забуду слова. В начальной школе я была отличницей.
В день премьеры я наблюдала из-за кулис как заполнялись кресла актового зала. Десятки, сотни незнакомых лиц из плоти и крови. Все они пришли сюда, чтобы посмотреть на меня. Я еще раз протараторила под нос первую реплику. На мне был цветастый колпак, шаровары и кафтан. Настоящая главная роль.
Заиграла музыка, зал затих. Кто-то подтолкнул в спину, я шагнула на сцену. Бесконечные ряды глаз уставились на меня и ждали. Ничего страшнее в своей тогдашней жизни я не видела. Не знаю как долго я простояла, молча вперившись в зрительный зал. Очнулась я в медпункте.
В восемь утра возле гостиницы «Космос» толпа ждала прослушиваний. Полк отмороженных безумцев. Армия голодных смельчаков. Все они приехали сюда из своих лопухов, чтобы биться на смерть. Горластые оперные и ресторанные певицы, начинающие актрисы, рокеры, барды средних лет, бледные девочки-самоучки. Последние мурлыкали себе под нос что-то собственного сочинения. Заливались чистейшей трелью без единого усилия. Они были действительно талантливы.
Внутрь пускали группами. К середине дня я оказалась в громадном зале для ожидающих, где все чирикало, мурлыкало, тренькало, гудело. Я тоже попыталась распеться. Рядом высокая, уверенная в себе дивчина разразилась сопрано. Меня пробил озноб.
— Ооо.! — раздалось над головой.
Дама на высоченных каблуках нависла надо мной сияющим желтокурым ангелом. Она смерила меня взглядом, показала большой палец и скрылась за дверью, куда уводили конкурсантов.
Я расправилась. Огляделась. Мой вид действительно заслуживал ее пальца больше, чем кто бы то ни было. Больше, чем бледные девочки-самоучки. Куда больше, чем оперные и ресторанные. У меня были апельсинового цвета кудри, юбка-пояс, майка в обтяжку и лаковые ботфорты. Я кое-чего стоила.
В комнату для прослушивания нас завели человек семь-восемь и выстроили на помосте. Каждому давали примерно минуту. Иногда просили спеть что-то другое. Перед нами сидело жюри из троих, их лица не выражали вообще ничего. Моя сияющая поклонница оказалась ассистенткой. Она вспомнила меня и шепнула что-то апатичному дядьке в очках на кончике носа. Он вылез из-под своих нависших бровей.
Меня дубасило от пяток до кончиков апельсиновых кудрей. Во вселенной не существовало ничего, кроме этого дядьки. Он держал мою тщетную жизнь за детородный орган. Если бы он мне улыбнулся, то мог бы причинить оргазм.
Я выдавила из себя пол куплета Агилеры.
— Давайте на русском, — прервал дядька.
Я затянула трагическое про героя не моего романа. Там была очень красивая высокая нота. У Началовой она звучала божественно.
Мой желтокурый ангел опустила глаза в стол.
Вечером того же дня я села в плацкарт до Воронежа.
10. Казино
Мне уже исполнилось двадцать. Объявление о наборе дилеров я нашла в сети. Звучало неплохо.
В элитное казино требуются крупье. Высокий чай. Обучение.
Перед зеркальными дверьми распласталась дорожка и встречал швейцар. Шикарно.
— Вам туда, через задний ход. Во дворе за мусорными контейнерами, — сказал он.
Меня провели сквозь комнату для персонала в игровой зал. В коридорах пахло борщом. В зале было всего три стола: два покерных и один рулеточный. Покрытые изумрудным сукном все они пустовали. На полу лежали ковры цвета бордо, мебель пахла антиком. Над рулеткой висела в стеклянной коробке, словно Мона Лиза в Лувре, бутылка Hennessy ХО. За прикосновение к ней черни вроде меня рубили пальцы.
На собеседовании нас было человек семь. Целый месяц предстояло учиться, затем сдать тейбл-тест. В итоге обещали сносную зарплату и чаевые, которые делились на всех в конце месяца. Ладно, могло быть и хуже.
Пять дней в неделю по несколько часов мы занимались тем, что учили ставки и правила, считали в уме нечеловеческие массивы цифр. Наконец троим выжившим выдали форму: золотое декольтированное платье в пол и накидку с вышивкой. Материал должен был производить впечатление парчи. Наверное, так и было.
Смены по двенадцать часов чередовались днем и ночью. Вскоре я перестала различать время суток. Спали мы на угловом диване в подсобке как шпроты в банке. Если заходил ночной лудоман, мы умывались, расправляли на себе парчу и шли сдавать. Чаще всего играл покер и блэкджек. На рулетке обычно ставили равные шансы. Внутренние ставки делали редко, поскольку настоящая игра требовала солидного размаха. Приходили одни и те же, в основном это были дяди за сорок. Иногда они разговаривали:
— Шурочка, дай хорошо, Шурочка.
Больше всего мне нравилось забирать у них деньги, хотя я не получала за это ничего. Выигрывая, они кидали чаевые, которые делились на всех. Лежа в подсобке я считала сколько могла бы получать, если бы мой чай доставался мне.
Пит-босса Петю мы звали Пятачком. Это был невысокий, хрупкий мальчик с тонкими чертами лица. Когда он нервничал, то покусывал антенну рации. Затем шептал что-то, прильнув к ней ртом. Обязанностью пит-босса было следить, чтобы казино не осталось в убытке. Когда дилер начинал сливать банк, Петя его менял.
В ту ночь на рулетке жарило, как никогда. Бородач с пузом наперевес заглатывал коньяк, курил, мерил комнату огромным шажищам. Уходил в противоположный от стола угол и рубал:
— Зеро стрейт пятьсот, каре 32-26, 13-17 по сто и тыщу на черное.
Везло ему бешено. Говорили, раньше он ставил по мелочи, а теперь сорвал где-то куш и принес его целиком. К утру он уже мог купить себе казино, швейцара и подсобку со шпротами в золотой парче в придачу.
Я вышла на смену. Это была моя первая серьезная игра на рулетке. Пятачок впился взглядом в ряды накопленных бородачом стэков. Петины зрачки метались энергичнее рулеточного спина. А я была в ужасе. Бородач обложил поле, почти не оставив пустот. Если он проиграет — он убьет меня. Если выиграет и я ошибусь в подсчетах — он убьет меня. Лупцанет своей медвежьей лапой, и я упаду замертво. Вдруг представилось, какая тогда поднимется суета.
Первый спин выскользнул из моих потных пальцев. Обернулся раз и прыгнул в ячейку. Господи, боже ты мой — мимо. Я нагнулась над столом и сгребла фишки. Пузан потерял около трети ночного выигрыша.
— СУКА БЛЯТЬ ЕБАНАЯ ЧЕ ТЫ ТВОРИШЬ! — заорал он.
— Попрошу не оскорблять дилера, — оживился Пятачок.
Пузан бросился на Петю обожженным быком. Его багровые щеки извергали слюну. Он вопил, что спин короткий и не может быть засчитан. Иначе он размажет эту сраную забегаловку в пыль. Я вдруг представила, как пузан врезается в Петю лбом: череп мальчика издает треск и распадается надвое.
Тут же в дверях возникли два невозмутимых бугая в костюмах, пузан вернулся за стол. Рыгнул. Раскидал стэки. Рядом со мной появился опытный дилер, чтобы считать. Шестеро мужиков внезапно окружили меня, и я держала их всех за яйца.
Второй спин вышел длинным и сочным. Я сгребла ставки.
— МРАЗЬ ЕБАНАЯ КАКАЯ БЛЯДЬ ТЕБЯ ВЫНОСИЛА!
— Попрошу не оскорблять дилера, — повторил Пятачок.
— ПЕТЯ БЛЯДЬ МЕНЯЙ ЕЕ ПОКА Я ЕЙ НЕ ВЪЕБАЛ!
— Она только вышла. Смена будет через пятнадцать минут.
Пузан опустился на стул и пятнадцать минут молча пил. Из колонок хлестала Милен Фармер.
Hey bitch, you’re not on the list
Hey bitch, you’re not on the list
You witch you’re not on the list
You witch, you suck, you bitch
Я видела себя среди снегов, на коне со сверкающей саблей в руке. Одним махом я обезглавила и изрубила наводящее ужас чучело. Голова его низверглась в сугроб. Из глазниц сочилась кровь.
Вова, которого Пятачок вызвал с выходного, наконец вышел и забрал остаток. Пузан взревел. Расшвырял стулья, запустил пепельницей в витрину с хеннесси. Ковер цвета бордо всосал тысяч пять баксов, не меньше. Осколок стекла угодил Вове в руку. Пузана вывели, Вову перевязали. Оставалось дождаться сладостных чаевых: дядя успел накидать щедро.
В конце месяца принесли конверты. В моем оказалось почти в половину меньше обещанной зарплаты. Я получала столько же, когда разносила газеты. Бумага в конверте разъяснила, что как-то ночью я переплатила на покере, и с меня вычли штраф. Чаевые же из месяца в месяц выходили одинаковыми, и не зависели от щедрости пузанов.
Разбитая бутылка Hennessy ХО оказалась наполненной растворимым кофе.
11. Пэл
Как-то летом Леха пригласил меня на речку. Ему было двадцать, на год младше меня. В казино его звали Пэл, потому что он курил только Pall Mall. Никто из наших не мог себе позволить столь крутое курево. Рослый, голубоглазый, с черной гривой и правильным ртом — Леха мне нравился. В особенности манила в нем расслабленность, будто ничего на свете не имело достаточной важности, чтобы вывести его из себя. Говорил он неспешно и коротко. Улыбался из-под полуприкрытых век, словно что-то такое знал.
Пэл заехал за мной на своей тюнингованной восьмерке. Трое наших теснились позади, я села вперед. Стояло парево, весь город двинулся к воде. На светофорах образовались гигантские пробки. Пэл гордился дорогущей акустикой, которую умудрился где-то урвать почти задаром. Попросил послушать мои песни. Я воткнула диск и отвернулась. Ставить в первый раз свои песни как раздеваться — лучше в темноте.
Леха непритворно млел, вывернув громкость до упора. Я извергалась из открытых окон на все четыре стороны. Текла по крышам соседних тачек и оседала в чернозем. Лихо.
Он взял мою ладонь и начал массировать пальцем тыль. Глубоко, вязко. Настоящий акт. Я закрыла глаза и размякла. Мысли перестали. Он принялся за пальцы, размял каждый и вернулся в сердце пясти. Затем положил мою руку к себе на бедро и стал водить кончиками пальцев от ладони до ямки локтевого сгиба. Туда-сюда. Вверх-вниз. Когда пробка тронулась, я была вся в поту.
Пару дней спустя Пэл привез меня к себе. Он жил с матерью: заботливой и мудрой женщиной. Она накрыла нам ужин и заторопилась. Сказала, что с огурцами на даче придется провозиться до утра.
Я пожелала смотреть «Необратимость». Я не была киноманом, но наткнулась где-то, что на премьере некоторых зрителей увезли на скорой. Полвечера Пэл терпеливо шерстил торренты. Он выполнял все, что взбредет мне в голову и ничего не пытался получить взамен. Удивительный мальчик.
Наконец мы выпили, легли на софу и прильнули друг к другу. Я — поцелуйный маньяк, а Леха целовался как никто. Минут двадцать спустя в кадре раздался женский рев, началось изнасилование. Я встрепенулась и обмоталась вокруг лехиной плоти. Он гладил мою спину и будто не осмеливался двинуться ниже. Героиня продолжала истошно вопить, насильник трахал ее в жопу. Это длилось и длилось, и никак не хотело заканчиваться. Я мечтала провалиться сквозь землю.
— Может потом досмотрим, — сказала я.
Пэл усмехнулся и выключил. Мы глотнули вина. Я вновь впилась в его рот. Я елозила по нему пылающей пантерой, но не обнаруживала отвердения. Его хуй спал. Я терлась и терлась о его пах. Наконец сдалась. Обмякла на плечо и тоже уснула. Чертова необратимость.
Вскоре после этого в казино разразился скандал. Одного покеромана ограбили в подъезде собственного дома. Отняли выигрыш, искромсав лицо и сломав руку. Леху искала полиция.
В тот же день мы высадились в лесу. Я, Пэл и двое его парней. Ветхая ограда окружала заброшенный детский лагерь. Мы забрались в один из домиков, кое-как сохранившийся. В комнате стояли железные рамы кроватей, на полу валялся растрепанный матрас. Парни накрыли пива, колбасы, чипсов и бутылку дешевого вина. О случившемся молчали. Где-то рядом гремела открытая дискотека. Мы выпили и поплелись к ней.
Посреди турбазы была оборудована дощатая площадка, освещенная парой тусклых фонарей. Худенький мальчик в наушниках крутил попсу. По обеим сторонам от самодельного пульта стробоскопы и лазер метали искры в хмельную толпу. Я поежилась. Комары сжирали лодыжки. Пэл взял меня за руку и потащил вглубь. Мы впились друга в друга и принялись лобзаться без всякой меры. Во время коротких передышек мы скакали, дрыгались и орали, срывая глотки.
А помнишь небо, помнишь сны о молчаньи
помнишь, как мы умирали в прощании
Хуй вообще не важен, если мальчик поет с тобой Максим. Не важно кто он, где мы и что будет дальше. Только бы он продолжал греть и мять мою пластилиновую плоть. К утру мы улеглись на кровати в детском лагере. Обвились друг вокруг дружки, прижались губами и уснули.
Сутки спустя Пэл высадил меня и парней на въезде в город. Решено было собрать необходимое, запастись едой, а вечером встретиться в том же месте, чтобы уехать уже надолго. Миру пришлось бы разверзнуться, чтобы нам в этом помешать.
Вечером мне позвонила лехина мать.
— Сашенька, Лешу взяли на посту гаи. Он в следственном изоляторе.
Его обвиняли в соучастии в ограблении: в тот вечер он работал на покере и якобы сообщил кому надо, что клиент поднял денег.
Я положила трубку и опустилась на кровать. Тело отказывалось быть. На улице который день стояла тридцатиградусная жара и мой хлипкий вентилятор не справлялся.
12. Dolce vita
Я получила уже второе письмо из сизо. В камере их было семеро: четверо нарколыг, два убийцы и Пэл. Он писал, что приходится быть всегда не чеку. Если расслабишься, то укусят непременно и жить здесь станет тяжко. Что, когда выйдет, первым делом сходит со мной в ночной клуб и заценит мои новые песни. Чтобы я прислала ему побольше фоток и не загонялась особо из-за плохих тейбл-тестов. Если и уволят, то невелика потеря.
Через два месяца Лехе продлили арест еще на полгода. Его ввели на заседание в наручниках, подталкивая в спину, и посадили в клеть. Он все также улыбался, будто ничего на свете не имело достаточной важности, чтобы вывести его из себя.
Вскоре пришло третье письмо. В лехиной камере обновился состав: убийцы выехали, остались наркоманы. Их ломало круглые сутки. Пэл писал, что приручил бедолаг: они ползали на коленях, когда он пообещал сварганить отраву из хлеба.
«Шур, я заметил, что на суде ты очень расстроилась. Не переживай, пожалуйста, так сильно. Представь, что я уехал в пионерский лагерь, а наручники и конвой это просто такой прикол. Вообще-то тут не так уж и плохо, тюрьма как тюрьма, во всех ее проявлениях. Вот сижу и вкушаю, зато ума поднаберусь почуть. Все будет отлично. Скоро увидимся без наручников, и будет у нас Dolce vita.
Я очень рад был видеть тебя. Даже растерялся и не знал что сказать. Ну это ладно, а то ностальгия какая-то на меня напала. Целую. С теплом. Пэл».
13. Они
Тем временем дела шли. Школа, где я училась вокалу, выстругала певцов, певиц и группы, нам предстоял отчетный концерт. Отец одной барышни обеспечил городскую Филармонию и самую настоящую афишу на ее дверях. Мама моя была в восторге. Мы встретились в центре и сделали несколько отличных кадров: со мной на фоне меня, с ней на фоне меня, нами обеими на фоне меня.
В свободные вечера я тусила с Иркой. У нее было все, о чем я мечтала: рост, худоба, густые волосы, большие глаза, новые шмотки каждый сезон, отцовская Mazda, уверенность в себе, идеальные ноги, гибкость, нижнее белье комплектом, круглая попа, нарощенный френч, бабло. Но по-настоящему я влюбилась в иркину жизнь, когда побывала у нее дома.
Отец звал Ирку Сонькой. Ирка звала отца по имени — Валерой, хотя он от рожденья Александр. Оба называли мать Валей, хотя ее имя Лариса. Мать звала Иру то Русей, то Сонькой, а мужа — Петрович, по отчеству своего отца. Единственное всему этому объяснение: им так нравилось. Господи ты, боже мой. В нашем семейном словаре и слова-то такого не было.
— Валер, я возьму япошу сегодня?
У иркиного отца было две тачки: хэтчбек Ford Focus и японка Mazda 3. Когда дочери исполнилось восемнадцать, батя подарил ей права и отдал форда. В хэтчбэк Ирка садилась неохотно, все из-за его неэстетичного зада. Что ж, зад и вправду не отличался изящностью. Но мне американца было жаль: я знала что такое, когда отвергают из-за физического несовершенства. Я бы тебя водила усталый, тяжелозадый битюг. Я сумела бы оценить тебя по достоинству.
А пока я сидела справа и наблюдала, как Ирка, вытянув гордо шею, рулила голубую мазду. Богиня. Бесстрашная повелительница воронежского чернозема.
Года два назад я получила права и тоже попросила у отца его Москвич.
— Фу ты. Распиздякаешь, мне на работу как ездить?
С тех пор права томились в стенке, в крайнем снизу ящике среди трофеев: зачетка по парашютному спорту, диплом «Мисс нежность», схема рулеточного стола, брошюра «Нормативные основы операций с недвижимостью», грамота за первое место в турнире по фехтованию, рецепт маски для лица из нутряного свиного жира и многое многое другое. В жизни голодранки ни один день не проходит зря.
Как-то после клуба мы оказались в двухэтажном особняке. Стены гостиной, выходящие во двор с бассейном, были целиком стеклянными. Я поняла, что заплыла в аквариум с золотыми рыбами: около дюжины девочек и мальчиков, одному из которых повезло здесь родится. Они возлежали на диванах, у бассейна, в спальнях на втором этаже, на меховой лежанке на полу. Парами, тройками, поодиночке. Бесстрастные. Невозмутимые. Осоловевшие от безделья и неги. Уехать отсюда можно было только на такси или на Ирке. Вот черт. Я ощупала внутренности своего кошелька. Там ничего не изменилось.
— Ребят, это Шура. — Ирка меня представила.
Мальчик, утонувший в диване, поднял ладонь и махнул. Брюнетка оторвала от пола подбородок. Остальные не шелохнулись. Вскоре Ирка куда-то пропала, а я забралась на диван и завела разговор с длинным блондином, который махнул. Его звали Даней.
— Ага, — он перевалился на другой бок.
Вернулась Ирка с водным. Я впервые видела, как курят план. Самодельный бульбулятор пополз из рук в руки, смердя. Приложились все, кроме меня. В тот вечер я узнала, что не ничего страшнее, чем благостные лица аквариумных рыб после напаса.
Минут через двадцать они начали ржать. Потом жрать. Притащили чугун со спагетти, хватали их руками и глотали не жуя. После принялись за два ведра мороженого: вырывая друг у друга ложки, катались в истерике по полу. Потом трое парней стянули трусы и попрыгали в бассейн. К счастью, про меня совсем забыли. Я так и просидела на диване весь вечер, прикрываясь слабейшей из улыбок. Чужеземцы. Внегалактические пришельцы. С какой легкостью и размахом они транжирили жизнь. Я представляла, как лопаю их вилкой одного за другим словно латексные шары. БАБАХ! Куцый, сморщенный обрывок кожи повисает на зубцах.
Под утро Ирка отвезла меня домой. В «лопухах» было безопасно и тепло.
Знала бы я, что в следующие пять лет один из тех чужеземцев разобьется на трассе. Другой отрастит бороду и сгинет отшельником в Гоа. Что у Ирки случится большая любовь и маленькая свадьба на Мальдивах с Даней. Она согласится на его идею послать к черту формальности и не расписываться дома. Через год Даня уйдет, оставив Ирку ни с чем. Она родит сына и переедет к родителям. Остальные остепенятся, будут жить добротно и вполне счастливо.
14. Ром с колой
После Туниса кожа слезала с меня холстами. Иркиной танцевальной группе предложили двухнедельный тур, а она умудрилась втюхать им меня. Нам ничего не платили, но содержали бесплатно в симпатичном отеле со шведским обжираловом. Днем мы болтались по пляжу, вечерами давали программу на громадной сцене, походившей на необитаемый остров. Трижды за вечер я рассекала по нему одиноким аборигеном. Лицо мое опухло от солнца и представляло собой сплошной ожог. Голубая юбка-пояс стискивала пылающий зад, леопардовая рвань едва прикрывала грудь. Голос мой вырывался из колонок без предупреждения, я ловко ловила его ртом. Субстанция без лиц и глаз рукоплескала. Это был триумф.
Вскоре после возвращения из Африки я тусила в Неоне. Павлик сидел за столом с владельцем, а я танцевала напротив, извиваясь и вскидывая вихры.
В городе Павлик был на виду. Как-то в тренажерке он помог мне нацепить блины на гриф, с тех пор я ловила на себе его блуждающий взгляд. 26 лет, рельеф, шелковистое каре, Ауди ТТ и жена — французская студентка из мусульманской семьи. Этот мальчик заглотит тебя, трепетную бабочку, не жуя. Переварит и отрыгнет. Держись подальше, милая.
Но в ту ночь я была пьяна и отважна. Я была артисткой, только что сошедшей со сцены в жарчайшем из географических поясов. Настигнув его на втором этаже, я развернулась кормой и начала вращать ею и покачивать. Кругами и волной вверх. Затем волной вниз. Снова и снова. Козырей я не жалела.
Вскоре Павлик остался у бара один. Двухметровая плоть нависла над стопкой текилы.
— Я тебя тоже знаю, — улыбнулся он.
Часа полтора мы пили и орали друг другу в уши. Он угостил меня ромом с колой и парой-тройкой комплиментов. Я поскользнулась и полетела. От скорости захватывало дух.
Павлик привез меня в свою стерильную трехкомнатную квартиру в центре. Воздух, свет, теплые полы, луна за окном. Я представила, как потягиваюсь утром в широченной кровати, а солнечный луч лижет мне лицо. Мой мир тоже мог бы чирикать по утрам и пахнуть молотыми кофейными зернами.
А пока я сидела на софе в гостиной. Большой палец вывалился из дырявой колготки, я быстренько сложила его под попу. Павлик налил нам вина и придвинулся. Я слабела и плыла.
— Ааа, знаю, что смотришь. Включить?
Он включил. На экране длинноволосая блондинка заглатывала могучую елду целиком. Актер держал ее за волосы и ублажал пальцами брюнетку. Та изогнулась радугой и постанывала. Павлик сиял, словно школьник на продленке, демонстрирующий выструганную собственными руками деревянную лошадку. Он притянул меня к себе. Язык мой затрепетал у него во рту.
— Девочки тебе нравятся? — прошептал он.
— Не знаю, не пробовала, — не соврала я.
Треп его заводил, я же болтовнне любила болтовни. Оседлав его, я разом обставила вопящих за моей спиной девиц. Нащупала его набухший бугор. Расстегнула джинсы и обхватила член. Он взял добычу на руки и потащил в спальню. Бабы в гостиной продолжали голосить как не в себе. Но и я была певицей. Я была настоящей артисткой. Это все, что я запомнила о той ночи.
Наутро было утро. Солнце сочилось меж портьер и било в глаза. Павликова спина беззвучно вздымалась и опускалась. Я обнаружила сочный бордово-желтый прыщ в районе его левой лопатки и с трудом сдерживалась.
После завтрака он высадил меня у автобусной остановки. ТТ унеслась, размахивая флером Армани Джио и шелковистым каре. Больше я его не увижу. Эта мысль далась неожиданно легко.
Пару дней спустя я принялась за письмо Лехе. Вышло несколько паршивых строчек о Тунисе и казиношном корпоративе, о том, что ночные смены меня добили и я увольняюсь.
В сизо я то письмо не отправила. Со мной что-то творилось, и я не понимала что.
15. Темень
Весной дорога к остановке, проходившая через поселок, мокла и мокла, выбраться можно было только на плоту. Но если кто и способен был дать бой апрельскому чернозему, то это я. Держать взаперти новые сапожки только потому, что тебя угораздило жить в лопухах означало бы капитуляцию. Эта битва стала делом принципа. Я закатывала штаны до колен, обматывала лодыжки целлофановыми пакетами и шла. Дорога чавкала, грязное месиво вцеплялось насмерть. Я ругалась, уговаривала дорогу обойтись со мной полюбезнее. Я упрямо ходила к треклятой остановке и обратно, тряслась в дряхлых пазиках повиснув на поручне, чтобы толпа неуклюжих бабищ не отдавила мои сапожки. Там, куда я стремилась было чисто и тепло. Там пела Sade и носили белое. Я должна была соответствовать.
Вечером путь осложняла темень и своры собак — два с половиной фонаря на весь поселок. Как-то я возвращалсь после сборища у институтской подруги. Сварливые псы гнали меня по лужам и колеям. Лай обрушивался из темноты заборов, из-за кустов и даже с неба. Я неслась вперед без разбору, лишь бы поскорее выбраться к свету.
— А где здесь Покров переулок 7?
Грязно-белая праворульная иномарка поравнялась со мной, осветив путь. Из окна выглянул пухлый блондин лет тридцати пяти.
— Прямо, — я показала перед собой.
— Вам не туда случайно? Может подвезти?
Дождь и темень измотали меня, я злилась на псов и таксистов. Пятьдесят гребаных рублей не хватило мне, чтобы нанять на остановке машину. Я плюхнулась слева и сразу заметила эти стеклянные глаза: они не моргали. Набухшие зрачки замерли. Черт же меня дернул.
Не знаю, что на меня вдруг нашло.
Я услышала, как щелкнула блокировка дверей. Он резко выкрутил руль без всяких на то причин. Плечи мои вздернулись, тело сжалось в комок. Иномарка дернулась вперед, подскакивая на ухабах и мотаясь из стороны в сторону. Мы повернули с проселочной дороги на трассу, справа показался силуэт моей девятиэтажки. Она одиноко торчала на пустыре, выросла из ниоткуда и упиралась в никуда. Десять лет назад отцу предложили работу в Воронеже и подарили квартиру. Так мы перебрались из сибирских сугробов в лопухи.
Иномарка свернула с трассы в сторону пустыря. Вдоль него лежала прорезанная машинами колея. Мы съехали в сторону, он заглушил мотор и погасил фары. В темноте его недвижимые зрачки выглядели действительно жутко. Я вжалась в спинку сиденья.
— Мы сейчас немного поиграем, и я отвезу тебя домой.
Я провалилась в шок. Это не может произойти со мной. Здесь, в трехстах метрах от моей комнаты. Я чувствовала себя заблудившейся крохотной мушкой, которая ошиблась окном.
— Извините, я наверное грубо вам ответила, — сказала я.
— Я не хочу, пожалуйста. Я готова извиниться еще раз.
Он расстегнул ширинку и вывалил вялый член. Потянул меня за макушку. Я вывернулась и отпрянула. Из глаз брызнули слезы, будто освобожденный из неволи фонтан. Я ловила ртом соленые капли. Я уже ничего не видела перед собой.
— Кончай блядь, а то прокатимся в гости. Выбирай я один или вшестером.
Я тряслась и ревела. Мои слезы его бесили.
Я глотала сопли и всхлипывала. Он вырубил зажигание.
— Давай быстро сделаешь и будешь дома.
Помню едкий запах в его паху. Я сосала как ненормальная, зажмурив глаза. Слюна пенилась и стекала по яйцам на сиденье.Он кончил, протянул мне салфетку. Пять минут спустя высадил во дворе.
— Ну пока, как-нибудь увидимся.
Он растянул рот в улыбку и скрылся.
Минут двадцать я только всхлипывала, давясь слизью, которая скопилась в глотке. Я не могла ничего выговорить. Мать крутилась надо мной перепуганной наседкой.
— ШУРА, ДА ЧТО ТАКОЕ СЛУЧИЛОСЬ?!
Отец проснулся и возник в проеме гостиной. Наконец я выплюнула слова.
— Взял бы ружье, застрелил ублюдка, — процедил он и ушел в спальню.
Через пять минут появился в дверях одетый. Мы поехали в участок, затем в следственный отдел и в травмпункт. Внутри меня зрела месть. Даже если мне придется стать сыщиком, я найду его. Я уже представляла его в клетке. В суде я буду невозмутимой скалой правосудия. Ни слез, ни эмоций. Только жалость. Я уничтожу его своей жалостью.
Мы сидели в холодном коридоре травмпункта втроем: я, отец и мама, вцепившись в облезлую скамейку и покачиваясь, как воробьи на электропроводах. Отец всегда был молчалив, но в ту ночь мне до зуда хотелось говорить. О ерунде, о чем угодно, лишь бы шумела речь. Лишь бы что-то шумело между нами.
Медосвидетельствование было бесполезной формальностью, мой попутчик не оставил никаких следов. Больше всего мне горчило от его продуманности. Он точно знал как это делать.
Всю ночь мы провели таскаясь из одного тесного кабинета в другой. Я рассказала историю от начала до конца раз пять не меньше. Следак был юн и дотошен. Он расспрашивал о соседях, сокурсниках, подругах — не видела ли я того парня с одной из них. Я мотала головой и переписывала одно и тоже снова и снова. Бумажному безумию не было конца.
Контактные данных лиц, с кем вы были 2-го вечером…
Когда мы наконец добрались до сути, я поняла, что не запомнила ни номер машины, ни марку. Ни в чем он был одет, назвал ли свое имя. Ничего, кроме его жутких, непомерных зрачков. Я терла и терла лоб, но в моей памяти просверлили дыру. Вернувшись домой, я свалилась в кровать и проспала сутки.
На следующий день мать зашла ко мне.
— Мы с папой посоветовались, лучше всего тебе забрать заявление.
— Будут опрашивать твоих однокурсников и всех соседей. А ты работала в Италии.
Она опустила глаза и выдержала паузу.
— У тебя диплом на носу. Не нужно все это.
Она ушла. Горло мое распухло от приступа дурноты. Закрывшись в комнате я винила себя за беспамятство. Я смотрела иномарке вслед, но не сообразила запомнить номер. Силы вытекли из меня, забрав с собой злость.
— Не будут они никого искать, — подытожил отец.
— Не будут конечно. Мальчик молодой, что он может, — согласилась мать.
Прошло дней пять, я снова сидела в отделе. Следак действительно поступил на службу недавно. Он выглядел разочарованным.
— Я не хочу, чтоб вы опрашивали моих подруг, — сказала я.
— Тогда вам будет отказано в возбуждении дела.
Вскоре мой ящик трофеев пополнился: красный диплом специалиста коммерции и две бумаги с печатью прокуратуры Железнодорожного района Воронежа.
Рассмотрев материалы проверки по заявлению Вороновой А.А. о преступлении против половой неприкосновенности принято решение об отказе в возбуждении уголовного дела на основании п. 1 ч. 1 ст. 24 УПК РФ, то есть в связи с отсутствием события преступления.
Во второй бумаге говорилось, что по результатам экспертизы следов повреждений на моем теле не обнаружено.
16. Ничего особенного
Одним майским днем раздался звонок. Павлик.
Я сжала себя в кулак, чтобы звучать равнодушно.
К тому времени мне удалось узнать, что Павлик был в разводе. Жену его звали Таней, они разошлись полгода назад из-за мулатки-француженки, марокканки по происхождению. Она была его девушкой, отучилась в ВГУ по обмену и уехала на лето во Францию. Обещала вернуться. У меня было три месяца на все.
Мы стали встречаться. Вечерами я приезжала к нему, мы пили французское сухое, ели мясо по-мароккански, слушали блюз, смотрели артхаус, говорили о книжках, играли в нарды и еблись. У Павлика был длинный и тонкий хуй. Когда он входил в раж сзади, то больно тыкал им мне в матку. Я думала, что так и надо. Трахался он изобретательно и долго. Иногда слишком долго. Когда мне надоедало, я подкручивала громкость. Это срабатывало. В остальном Павлик был не плох. В нем имелось буйство и затейливость.
Кроме того в Павлике было мясо, его тулово накрывало меня целиком. Мне нравится, когда на мне тяжелое тело. Оно вдавливает меня в матрас и запускает какой-то тонкий механизм. После соития я обычно обвивала его конечностями, укладывала голову на грудь и замирала. Он не противился, но при первой возможности утекал на край кровати. Впрочем, что касалось объятий мне всегда было их мало, и я с этим смирилась.
Выходные Павлик проводил в Неоне. Если я изъявляла желание пойти, то должна была найти себе компанию и никаким образом не показывать, что между нами что-то есть. В конце ночи мы встречались на стоянке такси и ехали к нему. Я чувствовала себя дерьмовее некуда, но славная победа в славной битве не бывает легкой.
Как-то Павлик объявил, что собирается открыть настоящий пивной паб. Он работал в строительной фирме отца, часто летал в Европу и обожал все европейское. Одевался исключительно в аутлетах, читал зарубежную прозу, в разговоре предпочитал «са ва» и «мерси».
— Я буду работать за стойкой сам. В Европе это не считается зазорным.
— Ага, в итальянских кафе тоже.
— В Англии у маленьких пабов местная постоянная клиентура и местные бэнды. Невероятная атмосфера.
— А в итальянских семейных ресторанчиках хозяева встречают тебя на входе.
— Во Франции хорошее вино можно купить за десять евро.
— Я уже нашел поставщиков настоящего эля. У нас льют сплошную дрянь. Представь, классическая темно-бордовая длинная стойка из массива, дартс, огромный экран.
Я представила и была в ужасе. Как только у него появится это прекрасная штуковина, за которой он будет разливать настоящий эль в невероятной атмосфере, я стану не нужна ему. Я чувствовала себя слабой по сравнению с могущественной дубовой стойкой. Мне нечего было ей противопоставить.
— Какие у тебя фантазии? — спросил он после проигранной партии в нарды. У нас уже сложилась традиция: в нарды планку задавала я, в ебле — он.
— Мм, надо подумать… А у тебя?
— Ты же не пробовала. Вдруг понравится.
— Как может понравится то, что больно.
— Не больно если делать все правильно и с хорошей смазкой.
— У той дыры есть свое природное назначение.
— Да ладно, это только первый раз непривычно, потом за уши не оттащишь.
— А переспать с другим хотела бы?
Через несколько дней он все устроил. Героя подобрал согласно моим пожеланиями: широкие плечи, крупный торс, внятный хер и четкое понимание границ своей роли. Ладно. Хотя бы не анал.
Я дожидалась гостя в спальне. Мы не должны были видеть друг друга, поэтому весь свет квартире был погашен. Мобильник с Павликом сидел на тумбочке и дышал. Я услышала как ключ ковырнул дверной замок. Незнакомец разулся, прошел в ванную и вымыл руки. Я безмолствовала. Пару минут спустя в проеме возник внушительный силуэт. Мы коротко обменялись приветствиями и приступили. Каждое движение наощупь, будто паришь в невесомости. Череп его был колючим, кожа слегка шершавой. Двигался он аккуратно и вежливо, сознавая свою ответственность. Наконец я перестала себя блюсти и забылась. Он был искусен. Действительно знал, что делает. В конце он оделся, сказал, что я охрененная и ушел. Я съежилась под одеялом.
Несколько минут спустя Павлик влетел в квартиру. Скинул штаны, спикировал на меня. Начал расспрашивать в подробностях. Восхищался. Быстро кончил.
— Черт, детка, я там чуть с ума не сошел.
Мы еще немного обменялись восторгами и уснули.
Всего за месяц я многого достигла. Я научилась готовить мясо по-мароккански и любить Бэсси Смит. Я умела молоть кофейные зерна свертонким помолом. Я знала в какой бокал наливать белое, а в какой только красное. Я прочла за три дня «Над пропастью во ржи» и «Заводной апельсин». Я посмотрела всего Тарантино. Я восхищалась «Тупой и еще тупее» и «Криминальным чтивом», хвалила «Авиатора» за актерскую игру. В нардах мне не было равных.
Однажды я была в Неоне с Иркой и ее парнями. В пабе, который должен был открыться в подвале по-соседству, вовсю шел ремонт. Павлик увлеченно что-то обсуждал с двумя владельцами Неона. В ту ночь я себе нравилась и разбрасывалась безбожно. Лишь бы он видел, что мне нет до него никакого дела.
Было часа два ночи, один из владельцев внезапно подкатил ко мне у бара и угостил выпивкой. Его звали Артур. Это был холеный дядя лет сорока в кислотно-оранжевом поло. Седые волосья выбивались наружу, скрывая ключичную впадину. Он острил. Я хохотала. Павлик сновал мимо и не находил себе места. Это было чудесно.
— Он тебе нравится? — спросил он в такси. В ту ночь мы уехали раньше обычного.
— Детка, мне было не по себе, честное слово.
Я пожала плечами, мол, что ж я могла поделать. На самом деле мне было сладко. Чертовски сладко. Я глубоко вздохнула и почувствовала, как сладость заполонила мое нутро.
А потом как-то ночью он обнял меня. Сцапал полуспящую, подтащил к себе, крепко прижал, уткнулся подбородком в темя и уснул. Комар назойливо звенел над ухом, а я не смела пошевелиться.
17. На свободе
Я вспомнила, что так и не отправила то письмо. Странное чувство, сразу и не разберешь о чем. Пэл сказал, что будет сегодня в центре, и я предложила встретиться.
Вечером я ждала его на проспекте. На мне были джинсы в обтяжку, длинные серьги, топ и каблуки. Они шли мне навстречу, втроем. Пэл и двое парней — бывших зэков, одетых в одинаковые темные спортивные костюмы с полосками. Двигались они на полусогнутых, носками врозь, слегка сгорбившись и не вынимая рук из карманов. Леха стал широким, лицо его округлилось, черная грива спадала на глаза. Он не просто сидел в тюрьме, он стал своим. Тюрьма поселилась в нем.
Они остановились у киоска, купили сигарет. Затем мы зашагали вперед по проспекту: они по правую сторону тротуара, я — по левую. Между нами то и дело просачивались люди. Я предложила зайти в кафе, купила себе шарик мороженого. Внутри было пусто и тесно, посреди стоял длинный общий стол. Мы сели друг напротив друга: они и я. Пэл закурил Pall Mall — единственное, что осталось в нем неизменным. Разговор не клеился. Между нами было пространство, слишком много всякого произошло.
— Наших видела кого? — бросил он.
— Вован в Америку свалил, зашибает там баблосы с америкосов. Тоже что-ль рвануть в Америку.
— Брайтон бич, бэби. Хаудуюду.
Они снова заржали. Я улыбнулась им и заглотила ложку с мороженым.
Двое, имен которых я так и не узнала, склонились над мобильником и начали искать на карте Нью-Йорк.
— Еблан, это Бостон! Видишь Бо-стон.
Я прикончила мороженое. За стол села девочка лет шестнадцати с книжкой, оглядела меня, потом их. Она явно недоумевала что здесь происходит. Я чувствовала тоже самое.
Не знаю, что раздражало меня больше: его ухмыляющийся взгляд, будто он насквозь меня видит. То, что он притащил этих двоих и держался нарочито отстраненным. То, что прибился к ним и стал в точности на них похож. Или собственное сознание, что мне скучно. Я приперлась сюда вины ради и теперь не знаю как выбраться. При этом я лезла вон из штанов, чтобы выглядеть непринужденно.
— Что-то еще будете заказывать? — спросила официантка и спасла меня.
Я мотнула головой. Мы вышли из кафе и зашагали вперед по проспекту.
— Ой, моя маршрутка, — сказала я.
Пэл ухмыльнулся. Проводил меня к остановке, подождал, пока я поднимусь в автобус. Высвободил руку из кармана и коротко махнул.
Больше я его никогда не видела. Уже потом я узнала, что он отделался условным сроком за пособничество.
Мальчик, который обнимался и целовался как никто. Где ты теперь, Пэл?
18. Живое
Однажды вечером Павлик мчал меня в мои лопухи.
— Я улетаю на неделю. По бизнесу.
— Я не хочу, чтобы ты с ней встречался.
Я отвернулась и уставилась в окно.
— Детка, перестань. Ты же с самого начала все знала.
В колонках Хой горланил, что не пройти нам этот путь в такой туман. Внезапно из тумана вырисовывался силуэт и двинулся на меня. Это была она, француженка. Загадочная и неумолимая, как маяк Анива. Я не знала о ней ничего, а она умудрилась в один миг похоронить мое лето. В то время, когда я уже праздновала победу. У меня были ключи от квартиры в центре и собственный шкафчик в ней. Кроме того я чувствовала, что между мной и Павликом было что-то живое. У нее с ним не могло быть также. Если только он не двуликий Горыныч, двуглавый и двусердечный.
Мы подъезжали к Чернавскому мосту. Я вглядывалась в павликов профиль в надежде найти ответ.
— Ты пристегнута? Хочешь покажу, что эта зверица может? — спросил он и вдавил газ.
ТТ мягко присела и начала набирать. Мост был широким, по три полосы в обе стороны, разделенные отбойником. Мы заняли левую. Вдалеке виднелись редкие вспышки фар, вблизи дорога пустовала. Беззвучно плескались, облизываемые фонарями, воды Воронежского водохранилища. Я видела, как стрела спидометра несется вверх: 150, 160, 170, 185… Наглая и бесстрашная. Дорога свалялась в черный ком и таранила нас в лобовое. Вдруг она встала на дыбы. Она намеревалась закатать нас во тьму. Заглотить нас. Сожрать нас живьем. Я почувствовала, как задняя часть ауди отрывается от земли. Нас закручивало. Я теряла равновесие.
Я бросилась на Павлика. От неожиданного толчка руль крутанулся влево, машину занесло на соседнюю полосу. ТТ взвизгнула.
— БЛЯДЬ ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ! ТЫ С УМА СОШЛА!
Павлик резко сбавил скорость. Сердце мое напротив — набрало за 200 и колотилось в виски. Я готова была провалиться под мост от стыда. Впервые в жизни я осознала в себе чужака. Неведомое существо внутри меня имело свои цели. Оно было мне неподвластно. Зловещее и неуловимое, словно псы в моем поселке, оно наводило ужас и заставляло уважать его.
Я очнулась после того, как Павлик взял меня за руку.
— Больше не буду, — усмехнулся он.
Никогда еще меня не гладили по голове за глупости. Удивительно. Я размякла и до конца пути уже ни о чем не думала.
На следующий день Павлик улетел к француженке, а я закопалась на форумах в поисках кастингов. Мне необходим был рывок. Если бы я была успешной артисткой, то все сложилось бы иначе. Но я — Шура-неудачница, погрязшая в лопухах, черноземе и пяти лишних кило в талии. Я была никем. В этом вся проблема. Я не дотягивала. В тот день я отправила свои фото в пару мест. Мне не ответили.
А потом я посмотрела «Чикаго». Шесть раз за два дня. Я видела себя Вэлмой Келли — звездой кабаре и повелительницей тюремных крыс. В Вэлме чувствовался ум, сила и достоинство. Она была сукой, это мне тоже нравилось. Я могла лишь мечтать о подобном. Я притащила в гостиную стул, заперла дверь и начала разучивать Cell Block Tango. Я смотрела кусок, ставила на паузу и пыталась повторить. Больше всего мне нравилось рывками вертеть головой, взмахивать волосами, и повторять этот кусок:
Well, I was in such a state of shock
I completely blacked out, I can’t remember a thing
When I was washing the blood off my hands
Когда мне надоело учить движения, я пустилась в тяжкую. Я оседлала стул и поглаживала его, глядя в камеру испепеляющим взглядом. Я кидала батманы и ронды, вертелась, вскидывала волосы. Я ползала по полу и один раз даже приземлилась на шпагат. Яростная и великолепная.
Я могу. Я многое могу, о чем он не знает. Никто не знает. Я чувствовала себя лучше и больше, чем он во мне видел, чем все вокруг во мне видели. Мне просто нужен шанс. Безмозглые слепцы — они отказываются предоставлять мне шансы. Казалось жизнь избрала меня для чего-то другого, но я воевала и с ней. Я буду сражаться с нею, чего бы это не стоило. Я уже видела заголовки журналов:
ШУРА ВОРОНОВА — ОТВАЖНАЯ СИБИРЯЧКА, ПОКОРИВШАЯ МИР
Наконец я выдохлась и упала без сил. Я пропотела насквозь. Мне было пусто и спокойно. По-настоящему хорошо. Меня будто выпотрошили.
Я решила выждать. Я не лишу его шанса прозреть. Придет время и я поставлю его перед выбором.
19. Макраме
Павлик вернулся ровно через неделю. Он привез мне флакон Армани, упаковку бельгийского шоколада, и новость о том, что принял ислам. Рядом с моими подарками лежал Коран в кожаном переплете и его новые Omega Speedmaster.
— А это зачем? — осведомилась я.
— Суперточные. Их космонавты носят в космосе. Не смог сдержаться.
— Круто. В смысле мусульманство зачем.
— А, это. Христианство давно изжило себя. Ислам самая современная религия.
Павлик стоял рядом с чемоданом и кромсал этикетки с новых шмоток.
— В исламе не ритуал важен, а внутреннее содержание.
— Хотя Рамадан скоро, это да. Ни пить, ни есть нельзя, ни ебаться. Черт, дрочить тоже нельзя.
— Даже ради внутреннего содержания?
Двое суток я провела у него. Мы ели, пили, играли в нарды и еблись. На третий день начался Рамадан. Я перебралась в лопухи, а Павлик — на путь праведный.
Я не помню, когда именно зародилась наша дружба с Таней Варан — бывшей пашиной женой. Впервые я увидела ее в салоне, куда изредка сносила бабло, как только оно у меня появлялось. С некоторых пор Таня работала там администратором. Я уже привыкла что красивые женщины роились вокруг меня и вили ульи, но Таня была чересчур. Она побила всех. Высокая, длинноногая, подтянутая, с густой каштановой копной, гордым взглядом и точными чертами. Она излучала достоинство и класс. Если Павлик развелся с ней, то француженка должна была быть наследной фесской принцессой, не меньше. По правде говоря, я чувствовала себя хреново, сидя там. Моя карма, в виде столпотворения обалденных баб вокруг, начинала напрягать.
Таня выплыла из-за стойки ресепшн во всем своем великолепии, чтобы подать мне чашку эспрессо. Углы ее рта слегка вздернулись. Она знала кто я, и что нас связывает.
Таня была родом из Бутурлиновки. Студенткой вышла замуж и никогда прежде не работала. Теперь у нее начиналась настоящая жизнь. Первоклассный подвал под вывеской CHARME, съемная комната, которую оплачивал бывший муж, 12 трудовых часов и рабская зарплата с бонусом в виде бесплатного маникюра и укладки. В этом смысле мне льстило чувство собственного превосходства: я то знала, что такое настоящая жизнь, а Тане лишь предстояло ее испытать.
Мы стали вместе ходить в клубы, пить шампанское и танцевать. Вечерами мы обычно встречались в кофейне Мята. Это было одно из самых гламурных заведений города, располагавшееся в бывшем ДК. На первом этаже встречал гардеробщик, наверх вела двухъярусная лестница, посреди зала торчали тонкие колонны с лепниной. Избранная публика собиралась здесь по выходным. Заполучить стол без депозита, равного месячной зарплате моей матери, было невозможно. Но Таня несла себя так, будто родилась среди лепнины. С нее просто не смели спрашивать депозит. К тому же у нее водились знакомства. Если свободных мест не было, она всегда находила к кому подсесть. Трёп она брала на себя, шампанское тоже. С Таней мне нравилось. Я могла расслабиться. Когда преимущество очевидно, напрягаться не имеет смысла.
Блестящая публика производила на меня странное впечатление. Она смущала недосягаемостью, отвращала высокомерием, но одновременно здесь я чувствовала себя в своей тарелке. Гедонисты кое-что понимают в жизни. Без них жизнь заключалась бы в тупом круговороте: жрать, срать, бурлачить и плодиться. Однако у хорошего имеется известный недостаток: к нему быстро привыкаешь, получая вакцину от смирения. Я укололась ею еще в Италии. Хорошее развивает в тебе способность отличать. Вкусное от невкусного, красивое от уродливого, мягкое от колючего, качественное от массового ширпотреба. Можно сказать, что у меня развилась зависимость от хорошего, и чем яснее я сознавала его недоступность, тем отчаяннее цеплялась. Высокие потолки, плотный кофе, красивая одежда, гладкая кожа, каменные мостовые, быстрая езда, воздух, мягкий свет, чистые окна, солнце. Пусть один вечер, но я дышала миром, с которым меня разделяла пропасть. Эта расселина была самым затаенным упреком к тому, который катапультировал меня на эту планету. Мне вшили талант наслаждаться, одарили жадностью до удовольствия, но поместили в дерьмо, насмехаясь над тщетными попытками выбраться. И я не собиралась ему эту насмешку прощать.
После Мяты мы перемещались в Неон. Таня могла бесконечно много пить и танцевать. В ней томилась нерастраченная разгульность. Двигалась она порочно, но нескладно. Словно не умела совладать с длинным телом, которое ей досталось. Она погружалась в него, закрывала глаза и не сходила с танцпола до утра. Я же пьянела после трех бокалов и к полуночи обычно начинала скучать. Меня заводили только взгляды. Пустующий зрительный зал меня усыплял.
Павлику наша дружба нравилась.
— Вы там еще не переспали? — съехидничал как-то он. — Переспите стопудов.
В тот день я впервые спустилась в его паб. Меня встретила барная стойка цвета махагони. Метра три в длину она выглядела скромнее, чем ожидалось. Но внутри действительно пахло Европой. Дубовые столы, высокие барные стулья, экраны по периметру. У Павлика даже бицепс подрос. Он белозубо сиял, таская туда-сюда коробки с бухлом.
— Слушай, а чё ты не переедешь от родителей? — спросил он вдруг.
— Жду, когда возьмешь меня на работу.
— Ну да, чтоб я тут со стояком ходил.
— Я серьезно. Администратором. Или официанткой.
— В накуренном помещении, целый день на ногах. Нахера тебе?
— Да у меня не будет никого особо. Я, сменщик и управляющая. Слушай, я к чему спросил. Танюхе квартиру ищу, не хочешь к ней переехать? Она не против.
Этот мальчик меня обескураживал. Он раздирал мой мирок в клочья.
Через неделю мы с Таней переступили порог общей норки. Это была крохотная студия в вековом доходном доме с видом на сквер по улице Карла Маркса. Кухонный угол, раскладной диван и комод с телевизором — всего квадратов двадцать. Я волновалась. Никогда еще я не ложилась в постель с женщиной после месяца знакомства. В первую ночь я схоронилась на краю моей половины дивана и долго не могла уснуть. Я пыталась представить каким был секс у Тани и Павлика. По правде говоря, сомнений не было: я — лучшее, что с ним случалось в постели. В ебле мне нет равных. Качественная скачка — мой единственный козырь. Он держал меня на плаву, а я держалась за него.
Павлик по-прежнему избегал соотносится со мной на публике, хотя его друзья уже знали меня в лицо. Владелец Неона больше не осмеливался ко мне подойти, лишь осторожно поглядывал. У меня появилась репутация. Я чувствовала, что имею влияние. С некоторых пор мне даже нравился мой подпольный статус. Я — Мата Хари, жонглирующая мужскими яйцами. Что-то в этом было.
С Таней мы по негласному согласию Павлика не обсуждали. Впервые она завела разговор, когда мы уже спали в одних трусах и разделяли слабости друг друга: алкоголь и торты на ночь.
— Чё, Пал Палыч мусульманином стал?
Она выдержала паузу, уставившись куда-то в прошлое.
— Кто, — съязвила Таня. — Шур, ты наивная, пиздец. Думаешь, он с какой-то нищей марокканкой свяжется? Она совсем не простая. У нее отец — депутат во Франции. И сама не дура. Обычного русского Васю себе не выбрала.
Внезапная танина правда меня травмировала. Дочь депутата завладела моей головой. Она буквально вселилась меня и начала пожирать изнутри. Однажды, оставшись у Павлика одна, в ящике его стола я нашла снимок, вырванный из ночи. Мелкие светлые кудри, смуглое лицо. Нескончаемые ресницы. Спесивые глаза полуприкрыты. По-мужски массивная челюсть. Губы плотно обнимают член. Все так. Златокудрая дочь депутата уже заглотила мальчика целиком.
«Что я за тряпка. Вонючий кусок дерьма. Отребье на ветру. Должна же быть у меня хоть капля гордости!», — я сновала по квартире, мысли искрились в ошарашенном мозгу. Я даже сочинила прощальное смс. В нем я как следует отшлепала засранца, я дала себе волю. Бестолку. Нечто по-прежнему глумилось надо мной: упрямая ли надежда или слабость — чёрт знает.
Павлик умел заводить разговоры. В первый раз он обычно бросал животрепещущий вопрос между делом, как бы в шутку. Во второй — в постели.
— Детка, у меня встает от одной мысли. Я хочу, чтобы ты ее выебла.
— Да ладно. Вам просто надо выпить.
Никогда я не зарилась на баб, не знаю как это случилось. Было темно и пьяно. Мы с Таней начали целоваться. У нее была гладкая кожа, просто шелк. Груди сочные, мягкие. Я раздела ее, а она меня. Потом она оказалась у меня между ног. И я у нее. Я водила языком вверх и вниз. Зажмурившись, стараясь не дышать, я вылизывала ее пизду. Я очень старалась. Таня стонала негромко, отрывисто. По-настоящему. Безумная, не укладывающаяся в голове картина. Все это продолжалось минут тридцать и ничем не закончилось. Наутро я была уверена, что мне приснился порно-сон. Я до сих пор сомневаюсь. С Танюхой мы никогда о случившемся не говорили и не пытались повторить.
Павлик не отлипал от меня, требуя подробностей. И тогда я рассказала, как мы с Таней несколько часов подряд ласкали тела друг друга, ублажали пальцами и языками, как терлись вульвами. Как эта длинная, роскошная женщина мокла и дрожала от моих рук. Как я возбудилась от мысли, что Павлик узнает о нашей порочной связи. Как влажно и размашисто мы обе кончили.
Это был мой лучший вокальный номер.
— Понравилось? — спросил он после.
— Да ладно, вам только дай волю.
Пару недель спустя Павлик вернулся из паба задумчивый и молчаливый.
— Шур, мне нужно тебе кое-что тебе сказать.
Радости такое вступление не сулило.
— Она приезжает в Воронеж. На месяц-полтора. Мы не сможем в это время видеться.
Я взглянула на него, предвидя продолжение.
Мы смотрели друг на друга в упор. Слов не находилось.
— Я не знаю. Честное слово. Ей нельзя делать аборт, она мусульманка.
Дальше я плохо помню. Кажется, мы довольно долго сидели молча. Потом я швырнула об пол вазу с конфетами. Зачистила свой шкафчик и ушла.
Тани не было дома, и я вдоволь наревелась. Так хуево мне не было никогда.
20. Происшествия в центре города
Дни тянулись мучительно. Таня работала, а я лежала на раскладном диване, жрала и слушала Макsим. Под окном молчал синтезатор, подаренный Павликом. Когда-то я намеревалась сочинять песни. Теперь на нем стояли пустые стаканы и кружки. Не знаю сколько дней я провела на диване. Слезы сменялись мечтами и обратно. Мои мечты были по-прежнему яростными и победоносными. В них у меня был Павлик, сцена и худоба.
Тогда же я по-настоящему пристрастилась к мастурбации. Среди таниных вещей я случайно обнаружила вибратор. Пластмассовый, граненый как советский стакан, двухскоростной. Я удовлетворялась им в тайне от Тани, мыла и возвращала на место.
В какой-то из дней я отправилась бродить по городу. Нужно было думать о работе и я думала о ней без устали. Я зашла в один из бутиков, возивших шмотки из Европы. Внутри не было ни души. Музейная тишина. Я остановилась у зеркала, выдавила крохотный белый прыщик на лбу. Затем двинулась мимо рейлов, осторожно разглядывая вещицы. Одно из платьев соскользнуло с вешалки и шумно низверглось на пол, оголив ценник. Шокирующее зрелище.
— Вы что-то конкретное ищете? — длинноволосая нимфа выскочила из подсобки.— Платье в пол с открытой спиной. Для концерта, я певица.
Барышня оживилась и начала рьяно перебирать вешала. Вытянула нечто черное, шелковистое с гипюровыми вставками.
Я отвергла пять или шесть жутких ценников подряд.
— На следующей неделе у нас поставка, давайте я запишу ваш номер телефона, — сдалась нимфа.
Она выдала мне визитку, рассказала, что каждое платье привозят в единственном экземпляре, что верные клиентки не изменяют им годами и в благодарность имеют накопительную скидку вплоть до 25 процентов.
— Отлично. То, что мне нужно, — кивнула я.
— Мы вам обязательно позвоним.
Я шла по улице и завидовала бутиковой нимфе. Желания ее просты, цели бесхитростны. Дни предсказуемы и спокойны. Ее ничего не мучает, она не повышает голос, пьет черный кофе без сахара и регулярно занимается пилатесом. Рядом с ней с утра до вечера шелестит красота. Почему я не могу желать того же и с тем же рвением работать продавщицей?
Потом я забрела в книжный. Мне нравилось трогать свеженапечатанные листки. Это был период Коэльо, Ричарда Баха и Мураками — я скупила всех. Продавщица книжного — сухая женщина лет сорока пяти с начинающейся алопецией. Согнувшись в три погибели она переставляла книги на нижних полках. На некоторых обложках задерживалась, чтобы прочесть задник. Я могла бы работать продавщицей в книжном. Уютно, никто не трогает. Можно закопаться в книгах и послать к чертям этот безумный мир.
В канцелярском отделе я выбрала себе симпатичный блокнот. Мне нравились чистые аккуратные блокноты. Позади кассы висело объявление о том, что магазину требуются продавцы.
— Где можно узнать о работе? — спросила я.
Кассирша протянула мне бланк анкеты. На обороте магазин «Буквоед» предлагал сделку: 15 дней моего месяца в обмен на 9 тысяч российских рублей на руки, 28 дней оплачиваемого отпуска в год и больничный. Возможности выступить со встречным предложением не имелось. Я отправила анкету в урну.
После этого я зашла в Макдональдс за молочным коктейлем. Некоторые работы не годились даже для примерки. Погонщик в аккуратно заправленной синей рубахе вопил на краснощеких кассиров из отряда «свободная касса». Я заметила в правой руке погонщика хлыст. Он орудовал им не пропуская ни одной спины, вбивая безответные тела в землю. Жертвы ничего не чувствовали. У них не было на это времени. Я огляделась. Никто кроме меня не замечал омерзительного, убийственного акта. Но ей-богу, там пахло смертью.
Вечером следующего дня мы пили шампанское в CHARME по случаю 36-летия одной из мастериц. Ее звали Рита. У нее была дочь пяти лет, суд из-за алиментов, легкая алкогольная зависимость и всегда полная запись. Кот в сапогах из «Шрека» таращился на меня с ее грудей.
Мы прикончили две бутылки и отправились в «Клетку». Этот клуб загибался последние лет десять, теперь его возрождал новый владелец. Обещали неповторимую шоу-программу и бесплатный вход для девушек. Наш стол всю ночь ломился от выпивки, а я так и не поняла, кто за нее платил.
Внутри было не более десятка столов и широкая сцена, которая после программы превращалась в танцпол. Ровно в одиннадцать вышел эмси: усатый остроносый дядя с вечной полуулыбкой на лице. Я помнила его с «Фламинго». Он отважно выставлял себя глупцом на радость публике. Я давно и с завистью смотрела на артистов в клубах: танцовщиц, ведущих, иллюзионистов. Всегда одни и те же лица — горстка счастливцев, заполучивших место под воронежским солнцем.
— Поприветствуем! Великолепная Офелия! — возвестил усатый.
Светловолосая Офелия появилась в фате, воздушной белой юбке и закружила вокруг пилона под пронзительный трек. Я сразу узнала в ней Машу — бывшую шоу-балерину, с которой мы вместе работали в Италии. Маша была альбиносом: длинные тонкие волосы, нарисованные брови, мощные бедра и крошечные груди. Выпускница хореографического училища она отлично кидала батманы и обладала балетной осанкой. Она всегда держалась в стороне, ни с кем особенно не откровенничала. Вернувшись из Италии Маша вышла замуж, больше я о ней не слышала. Опущенный взгляд, свадебная фата в сочетании с ее призрачной белизной — в танце звучала трагедия. В особенности, когда она обнажила распухшие груди кормящей женщины. В зале воцарилась неловкая пауза.
— Хэй-хэй, больше шума! Великолепная Офелия! — усатый выскочил из-за кулис. Раздались сдержанные овации.
Потом вышли стриптизеры. Нашу хмельную Риту вытащили на сцену. Трое мускулистых парней в узких плавках зажали ее в бутерброд и натирали. Рита визжала. Кот в сапогах подмигивал каждым глазом поочередно.
Домой мы вернулись около шести утра. Я попросила Таню разбудить меня перед уходом на работу. Мысль, загоревшаяся в моей голове, требовала немедленных действий.
На следующий день я уселась в интернет-кафе. Ладони мои потели от нетерпения.
В элитный стриптиз-клуб Москвы требуются танцовщицы. Высокий доход. Ежедневные выплаты.
— Вам нужно приехать на кастинг с понедельника по пятницу с 12 до 19.
Я записала несколько номеров телефонов. Казалось, каждый клуб в Москве искал танцовщиц. Не знаю, что возбуждало меня больше — бабло, сцена или идея чистого листа. Мысль о стриптизе не была для меня чужой, но с Воронежем она как-то не вязалась. Переезд же открывал безграничные возможности. Москва — город, в котором у меня нет истории. А когда нет прошлого, будущее может быть любым.
Чем больше я думала об этом, тем сильнее разгоралась. Мне нравятся деньги. Я хочу денег. Деньги — это свобода. Я уже держала в руках купюры, я наблюдала их парящими над головой и покорно приземляющимися к моим ногам. Как только у меня появятся деньги, ничто не остановит меня. Я куплю музыку, тексты, запишу песни и сниму клип. ШУРА ВОРОНОВА — АРТИСТКА, КОТОРАЯ СДЕЛАЛА СЕБЯ САМА — напишут в сети.
Я шла по улице, разглядывая прохожих и сознавая свое превосходство. Все эти длинноногие женщины в безупречных платьях-футлярах на самом деле обречены делать то, что позволено. Они никогда не смогут раздеваться за деньги, а я смогу. И в этом моя суперсила. Их судьба предрешена, тогда как я держала свою за горло.
Дома я разделась донага, взгромоздилась на табурет перед зеркалом в ванной. Повернулась задом. Присела. Прогнулась в пояснице. Живот отвис и образовывал множественные складки.Три-четыре минимум. Задница походила на детсадовскую манную кашу. На загривке от мамы мне достался отвратительный холм, жир умудрялся добраться и туда.
Уже неделю я мотала срок в магазине немецкой обуви. План состоял в том, чтобы за два-три месяца похудеть и скопить на переезд в Москву. На второй день работы я умудрилась продать две крокодиловые пары какой-то тетечке.Мое милое личико внушало людям доверие, а мне давало надежду.
Как-то я возвращалась домой после двенадцатичасовой смены. Стопы зудели. В голове застрял запах тряпки, которой я натирала стеклянные стеллажи.
— Видел тебя на проспекте. Я в пабе, заходи, кофе угощу.
Мне было до балды. Я только что овладела профессией уборщицы.
— Какие планы на вечер? — Павлик сидел напротив и улыбался. Паб гудел. Две официантки едва успевали разносить пиво.
— Я спущусь наверное, как закрою. Всю неделю не вылезаю отсюда. Напарник еще заболел. Короче говоря, пашу с утра до ночи. Посрать некогда. Еще кофе?
Павлик предложил подвезти до дома. Спинка пассажирского кресла оказалась непривычно вздернутой, сиденье уехало вглубь. Я вернула его на место.
Открытая Ауди ТТ мчала нас по проспекту на зависть горожанам. Барышни, прогуливающиеся мимо, бросали на меня оценивающие взгляды, но я больше не ощущала своей крутости.
В ту ночь Павлик спустился в «Неон» уже сильно под мухой. Я увидела его, когда он разглядывал задницу девицы в кожаных шортах, переминавшуюся перед ним у бара. Я встала из-за стола и будто бы невзначай проплыла мимо.
— Классно выглядишь, — он окинул меня взглядом. Я втиснулась между ним и задницей в кожаных шортах.
Он протянул мне стопку текилы. Я помотала головой. Он выпил залпом. Свою, потом мою.
— Поехали ко мне, пожалуйста. Поспим просто.
Наверное, это была вина алкоголя, но таким растерянным и беспомощным я не видела его никогда.
В квартире все было как прежде, никаких следов француженки. Может быть у нее случился выкидыш и она не приезжала вовсе? Я поцеловала Павлика первой. Мы упражнялись минут тридцать, но кончить он так и не смог.
Наутро я в кухонном шкафу я нашла открытые пакетики с пряностями, маркированные на арабском.
Я направилась в интернет-кафе.
Требуются массажистки. Высокий доход. Иногородним проживание.
— Приезжайте на обучение завтра в 12.
— Хорошо, в 12 вас ждем. Можно сразу остаться работать.
— Да, можно остановиться в нашем общежитии.
Вечером Таня заказала пиццу королевского размера и тирамису. Мы съели все это пополам и уснули. Наутро пицца все еще кряхтела в моих кишках и выходила газами.
Я работала в магазине уже второй месяц. Отец был в восторге: у меня наконец появилась нормальная работа и стабильная зарплата. Он намеревался помочь мне с ипотекой, как только я сама скоплю хоть сколько-то денег.
Тем временем я продолжала поиски в сети. Нельзя было допустить, чтобы приятная мысль о собственной квартире просочилась в мозг и разрушила все мои планы. Может вернуться в казино?
Однажды в электронном ящике я обнаружила письмо из Москвы.
Меня зовут Марьяна. Вы отправляли материалы на кастинг в группу. Сможете приехать на репетицию завтра в 19.00?
Я позвонила по телефону, указанному в письме. Через месяц мы записываем первую песню. Потом — работа на корпоративах, уже имелись заказчики. Два-три месяца и мы снимаем клип. Предстоит много работы, каждый день репетиции с хореографом. Четыре участницы отобраны и я одна из них.
— Завтра не смогу, я у родственников в гостях. На следующей неделе буду в Москве.
— Хорошо, в понедельник в семь тебя ждем.
Я положила трубку. Все это звучало немыслимо. Я решила хорошенько подумать об этом завтра.
На следующий день я позвонила Павлику и рассказала, что единственный в этой жизни шанс ждет меня в Москве. Сейчас или никогда.
— Эх. Ладно. Знаю, что не вернешься.
— Еще ничего не ясно, может вернусь.
Павлик выдал мне денег даже больше, чем я рассчитывала и сказал звонить если что. Пришлось спешно увольняться и вывозить вещи из таниной квартиры к родителям.
Погода стояла из противных: ноябрьский холод, мелкий дождь и ветер. В лопухах — сочное месиво, в маршрутках — сезонные объятия незнакомцев. Счастливо оставаться!
21. Запасный выход
Я остановилась у маминой троюродной сестры. Мама поддерживала телефонные отношения с оравой незнакомых мне родственников и регулярно сообщала об их жизни: кто вышел замуж или женился, куда поступили, насколько удачно разменяли квартиру. Что у меня родился двоюродный племянник и его назвали Ванечкой. Обо мне ей было рассказать нечего, не представляю как она выкручивалась.
Тетя Тоня жила одна в двухкомнатной квартире в Братеево. Ее дочь Ольга была на три года старше меня, управляла строительной фирмой и купила в ипотеку трехкомнатную квартиру в новостройке.
— Ольга с парнем взяли трешку на Воробьевых горах. Ремонт все никак не кончат. Дизайн-проект немецкий, все материалы под заказ. Пашет она днем и ночью. Сейчас в командировке в Германии. Ты-то, мать сказала, поешь? — начала тетка, усадив меня на кухне, чтобы накормить.
— Ну не знаю. В Москве жизнь дорогая. Ты на две недели ко мне, мать сказала?
Я кивнула. Говяжья печенка у тетки чрезвычайно удалась и таяла во рту.
— Ольга платила около полтинника, это года два назад. Но она дорого снимала, на Парке Победы. А первую за двадцать шесть, кажется, в Реутове жила. Она тогда секретаршей работала и училась на вечернем. В Москве жить дорого. Еще положить?
Тетя Тоня устроила мне постель на диване в гостиной, сказала, что вернется поздно и настояла не стесняться: разогреть на обед борщ и печенку.
Оставшись одна, я таращилась в темноту и размышляла. Нет ничего страшнее, чем жизнь среднестатистического человека. Метро, офис, метро, выходные, новогодние праздники, майские праздники, свадьба, ипотека, роды, пенсия, смерть. Мысль о том, чтобы так потратить жизнь ужасала меня. Лучше убиться, быстро и по собственной воле, чем хоронить себя заживо под кивки всеобщего одобрения. По их мнению в этом и заключается жизнь, а по-другому невозможно. В этом уверен мой отец.
Несколько лет назад я впервые въезжала в Москву на автобусе и наблюдала спальные районы. Нескончаемый частокол бетонных глыб. Они выстраивались в ряды и изгибались, сжимая воздух. Они вмещали тысячи нор, заглатывали миллионы жизней. Словно кишки громадного зверя, они переваривали и расщепляли людей. Город питается человеческими жизнями. Большинство людей даже не осознают, что становятся кормом. Им тепло и уютно и поэтому у них нет шансов выбраться из звериного чрева. Люди не подозревают, что самая большая опасность исходит от тепла, от средне-комфортной температуры жизни, когда сознание размягчается, как хлебный мякиш в молоке, и человек теряет бдительность.
На следующий день я отыскала ветхое четырехэтажное здание, располагавшееся глубоко в переулке рядом с Курским вокзалом. Входная дверь была облеплена дюжиной вывесок каких-то фирм. Я поднялась на третий этаж в танцевальный зал. Три барышни сидели на полу полукругом, они увидели меня и замолчали. Марьяна меня представила. На вид ей было лет тридцать: перья темно-серых волос, бескровное лицо, тонкие удивленные брови, худосочный торс, ноги сложены в лотос. Говорила она неспешно, чаще всего употребляла слово «превосходно».
— Превосходно, все в сборе, — сказала Марьяна.
Я села в круг. Двух девиц звали Ната и Натали. Ната — длинноволосая брюнетка лет двадцати, студентка музучилища. Она выглядела смущенной и за весь вечер не произнесла ни слова. Натали — энергичная блондинка лет двадцати пяти из Химок, певица в местном ресторане.
— Шура, в субботу у нас фотосессия. У тебя есть что-нибудь белое? Мы решили быть в белом, — спросила Марьяна.
— Слушайте, я фотографа знаю, снимает просто бомба. Могу поговорить за скидку, — предложила Натали.
— Превосходно, — сказала Марьяна, — с этим решили.
Она предложила послушать черновик песни, которая станет нашим первым релизом: резвая мелодия, сыгранная на клавишах и записанная на диктофон. Всего около минуты.
— Автор работал со Стрелками, — сказала Марьяна.
— Ты бросил меня, ты бросил меня… — заголосила Натали. — Обожаю!
Как только будет готова аранжировка и текст мы начнем репетиции в студии, сообщила Марьяна. Осталось всего три месяца. В декабре начинается сезон корпоративов, нас ждет много работы.
— Если что я знаю одну студию в Химках, могу договориться о скидке, — сказала Натали.
— Превосходно, — кивнула Марьяна.
Мы выстроились перед зеркалом и начали повторять за Марьяной танцевальную связку. Это продолжалось минут двадцать. Выяснилось, что я двигалась лучше всех. Марьяна спросила могу ли я придумывать хореографию.
Потом в зал заглянул мальчик и сказал, что наше время истекло. По пути в метро мы говорили о будущем. Предстоит потрудиться, и мы были готовы потеть.
В Братеево я возвращалась паря над землей. На небе высыпали звезды и я была среди них.
Пару дней спустя мы собрались у Марьяны в Новогиреево, где она снимала угол. Нужно было придумать название для группы. В комнате на полу лежал матрас, стояло трюмо и длинное зеркало. На подоконнике горели свечи и дымились благовония. Марьяна рассказала, что много всего перепробовала, прежде чем нашла нас и подобрала песню. У группы должна быть энергетика и теперь она ее чувствует. Мы все собрались здесь не случайно. Нам есть о чем заявить миру. Я закивала.
— Клянусь, я не собиралась в группу, а тут мне чувак скидывает адрес, я просто беру и пишу, — подтвердила Натали.
Потом Марьяна налила нам травяного чая. Помимо творчества, она занималась бизнесом в сфере здоровья.
— Кстати, аптечный кальций не усваивается клетками, — заметила она.
Марьяна рассказала о кальции «Тяньши». Он проникает в мозг и творит чудеса. Без него наши кости иссыхают и развивается слабоумие. Предотвратить эти процессы может только кальций из молотых костей «Тяньши». Мы должны заботиться о своем мозге. Кроме того, каждая из нас может стать партнером компании и зарабатывать от 300 долларов в месяц пассивного дохода уже в первый месяц. Этот бизнес позволил Марьяне заниматься творчеством и путешествовать. Она пригласила нас в офис Тяньши на бесплатную лекцию и обещала показать маркетинг-план и расписать возможности по заработку. Некоторые партнеры зарабатывают более 3000 долларов в месяц. Я мысленно конвертировала их в рубли. Неплохо. Мне бы хватило.
— У меня маман похудела на семь килограмм на их антилипидном чае, — сказала Натали.
— Да, превосходный продукт, — подтвердила Марьяна.
По дороге к метро я разговорилась с Натой. Оказалось, что она сочиняла песни. Полгода назад Марьяна хотела купить одну из них для себя, потом решила продюсировать группу и пригласила Нату в солистки.
— Почему ты не поешь сама? Одной же лучше, — осведомилась я.
Ната застенчиво улыбнулась и пожала плечами.
— Четвертый месяц. Уже разочаровалась на самом деле. Куча обещаний и ни одной нормальной репетиции.
На следующий день Марьяна написала, что Ната покинула группу. Фотосессия переносится, пока не найдем ей замену. Тетки не было дома. В кухонном шкафу я нашла упаковку шоколадных вафель и съела все. Затем сходила супермаркет, купила такую же и вернула на полку.
Всю ночь я проворочалась без сна. В желудке бродили вафли, в голове — мысли о будущем. Оно вновь затянулось туманом. Я решила, что больше не могу ждать. Я пыталась представить, как выглядит работа стриптизерши. Единственная спасительная нить, она манила и пугала одновременно. Самое страшное это приватные комнаты. Что, если в них запираются изнутри? Если там клиент всегда прав? Ебаться за деньги — исключено. Меня заботила не мораль, я опасалась что умру от отвращения, если нежеланная плоть прикоснется ко мне. Я даже завидовала бабам, которые могли свыкнуться с каким-нибудь щедрым, мягкопузым дядечкой.
Стриптиз-клуб «Cabaret le rouge» обещал оплачивать солярий, визажиста, фитнес и хореографа. К тому же не может быть, чтобы в центре Москвы еблись за деньги. Я запрокинула голову и взбила волосы. Распрямилась, открыла дверь. Ресепшн пустовал. Охранник обозрел меня и велел подождать. Внутри все выглядело ровно так, как я себе представляла: бордо и золото. Мебель с витиеватыми окантовками. Роскошь и класс. В противоположном конце холла показалась девушка. Загорелая, точеная, гордая, как Деми Мур в «Стриптизе». Зажав в ладонях груди она проскользнула из одного дверного проема в другой. Нутро мое затрепетало. Могла ли я представить, что нет для меня большего удовольствия, чем оказаться полуголой на сцене, снять чулок и затянуть на их шеях, ощущая свою над ними власть? Быть сукой — здорово.
Наконец на ресепшн вышла длинноволосая нимфа. Смерила меня взглядом.
— 165, — соврала я (на самом деле 163).
— Мы приглашаем девушек от 168.
Секунд тридцать я не шевелилась, вперившись в злобную нимфу.
— Можно я все же заполню анкету.
— Мы приглашаем девушек строго от 168. Сожалею.
Я пошла в Макдональдс. Съела комбо, рожок, выпила молочный коктейль и капучино. Из интернет-кафе позвонила еще в пару клубов и поинтересовалась сантиметрами. Потом отправилась бродить по городу, опухшая от переедания и разбитая. Позвонила Павлику, пожаловалась, что группа, похоже, не состоится. Об идее стрипклуба он не знал. Никто не знал.
— Я не понимаю, что мне делать.
— Ну, детка, это Москва. Решай. Насколько ты готова упираться.
— Пока да. На следующей неделе улетаю в Европу.
— Слушай, помнишь, я лежал на диване в книжкой, а ты подползла и раскочегарила меня минетом? Ухх. Я давеча вспоминал.
Вторая неделя таяла, деньги тоже. Я купила пачку газет с вакансиями. Пять страниц продавцов и кассиров, две страницы официанток. Уборщицы, гардеробщицы, администраторы, водители такси, охранники, разнорабочие. Страница работ со свободным графиком и обучением. Колонка предложений для девушек без опыта. Столбец секретарш, помощниц руководителя, менеджеров: с активной жизненной позицией и регистрацией в Москве или МО.
Я отложила газеты, позвонила Марьяне и договорилась о встрече. Кое-какое представление о сетевом маркетинге о у меня имелось — мама покупала «Oriflame». Ладно. Хотя бы разузнаю что к чему.
Офис «Тяньши» представлял собой два тесных кабинета, похожих на школьную учительскую, и шумный зал со столиками. За каждым из них женщина за сорок что-то упоенно объясняла другой женщине за сорок. Дефицит кальция беспокоил только женщин.
На лекции нас оказалось человек десять. Женщины организовали ряды стульев, одна из них по имени Людмила Николаевна взгромоздила на подиум и включила слайды. Голос ее звенел дискантом.
— Друзья, кто из вас хотел бы зарабатывать 5000 тысяч долларов в месяц? Поднимите руки.
Три человека вздернули ладони вверх. Потом еще трое.
— А вы? Не хотите зарабатывать 5000 тысяч долларов в месяц? — ораторша уставилась на молоденькую девочку в первом ряду, не поднявшую руку.
— Так поднимайте, смелее. Друзья, не нужно стесняться своих амбиций.
— А кто из вас любит путешествовать?
— Теперь такой вопрос. Что вы предпочтете взять с собой в поездку: сумку или чемодан на колесах?
— Чемодан, — отозвалось за моей спиной.
— Чемодан удобнее, не правда ли?
— Замечательно. Теперь, что вы знаете о компании «Тяньши»?
— Сетевая компания, международная. Производит БАДы, — отозвалась одна из женщин.
— Прекрасно. А что вам известно о сетевом маркетинге?
— Хотели бы вы узнать, как стать владельцем собственного бизнеса, зарабатывать 5000 долларов в месяц в удобном для себя графике, путешествовать и помогать людям сохранять здоровье. Поднимите руки.
Несколько ладоней несмело вытянулись вверх.
— Остальные? Смелее, поднимайте!
— Расскажите, пожалуйста, нам не терпится! — выпалила я и задрала руку.
— Отлично! — обрадовалась Людмила Николаевна.
Презентация началась с фотографии льва на троне, в короне, со скипетром и державой в лапах. Позади трона проплывали облака. Небесный лев — «Тяньши» в переводе с китайского. Потом последовали картинки из Пекина с сияющими лицами китайцев — основателей компании. Все они были счастливы. Женщина-дистрибьютор, лидер российской сети, в Пекине с китайцами, — тоже счастлива. Другая — в обнимку с коалой, «Тяньши» подарила ей тур в Австралию. Счастье лилось отовсюду. Словно живительный солнечный свет оно заполняло каждую щелочку этой неприглядной аудитории.
Когда лекция, наконец, закончилась, Марьяна разложила передо мной стопку буклетов. Чтобы стать партнером необходимо первым делом познакомиться с продукцией — купить у нее на 300 долларов. Это символическое вложение окупится в первый же месяц.
— У меня нет денег, — возразила я.
— Занять у друзей? Продукцию ты можешь продать и сразу же вернешь эти деньги.
После этого Марьяна начала объяснять мне маркетинг-план. Я кивала, но внутри мне хотелось лишь одного: БЕЖАТЬ. Неожиданно перед нами возникла Натали с пачкой бумаг.
— Подписала. Двоих, — выпалила она, сияя.
— Превосходно, — сказала Марьяна.
— Видишь. Человек работает второй день.
Воспользовавшись паузой, я сказала, что мне пора и я позвоню как только добуду деньги. Марьяна обняла меня и вручила два пакетика антилипидного чая — подарок от нее. Чай выводит токсины и усиливает энергию Янь, пояснила она.
— Здорово, спасибо большое, — поблагодарила я.
Некоторые люди одержимы токсинами. Они просыпаются и засыпают с мыслью о токсинах. Борьба с токсинами наполняет их жизнь смыслом.
В коридоре офиса «Мэлон Фэшн Груп» нас было человек семь. Собеседование на вакансию продавца-консультанта заняло десять минут.
— Нужно будет пройти однодневную стажировку, она не оплачивается. После этого мы распределим вас в магазин. Вы в каком районе проживаете?
— Хорошо, тогда подберем вам локацию после стажировки. Когда готовы выйти?
Мне выдали адрес, куда предстояло явиться к 9 утра. После этого я позвонила по объявлению, предлагавшему регистрацию. Мужской голос записал данные моего паспорта и назначил встречу у метро Бауманская.
Был вечерний час пик. Люди валили в подземку толпами, будто стая колорадских жуков. Набивались в вагоны, пихая друг друга, и чихали друг другу в затылок. У выхода стоял парень в черном капюшоне, вокруг него образовалось столпотворение. Люди протягивали купюры и забирали бумажку. Неподалеку похмельный бомж просил милостыню. Я простояла в очереди минут пять. Потом развернулась, отдала деньги бомжу и спустилась в метро. По пути позвонила мама.
— Шура, как у тебя дела? Звонила тетя Тоня, спрашивает что у тебя с жильем. Завтра к ней приезжает родственница.
— И правильно, доча. Москву нам не потянуть.
В поезде я проснулась около трех часов ночи от позывов. Треклятый антилипидный чай. Я заперлась в туалете, взгромоздилась на унитаз, одной рукой вцепившись в поручень. Вагон мерно покачивался, я на кортах тоже. Некоторые люди бросают монетку, чтобы вернуться, я же оставляла нечто гораздо более весомое.
Опроставшись я вернулась на верхнюю полку. По соседству никого не было — редкая удача. Я разделась, обернулась в одеяло и закрыла глаза. Железо мерно стучало о железо.
22. Фальцетом
Я снова жила с Таней и навещала Павлика. Каждый вечер, в одно и то же время, он созванивался с Францией.
— Я щас, — говорил он, брал мобильник и закрывался в кабинете.
— Ну что, партейку в нарды или спать?
Однажды, лежа в его кровати, меня осенило. Я знала кто мне поможет. Неопознанное воздушное судно, припарковавшееся над Московским проспектом. Они выкатят трап прямо к павликовой кровати. Их посланец, пройдя сквозь стену, тоненькими пальцами стянет с меня одеяло и возвестит:
Только так. Без марсиан мне не выбраться. Павликова постель — единственное место, где я чувствовала себя уверенно. Человеку важно ощущать себя на что-то способным. Я не могу петь в ресторане. Я не могу сочинять песни. Все, что я могу — создавать мгновения блаженства.
Тогда же я познакомилась с Ксюхой. Впервые я увидела ее на йоге, она шикарно сидела в пашчимоттанасане. Обнимала ладонями ступни и укладывала голову меж бедер без каких-либо усилий. Недосягаемое совершенство. При этом Ксюха не была тощей красоткой: большая голова, выдающаяся челюсть, массивные бедра, огромный рот, намазанный малиновой помадой. Ее было видно издалека.
Ксюхин отец категорически не разрешал никому из троих детей учиться дальше 9 класса. Институты — развод для лохов, говорил он. Семья держала три продуктовых магазина, 22-летняя Ксюха заведовала одним из них. Жила она с родителями и двумя братьями в частном двухэтажном доме. По вечерам танцевала беллиданс, по выходным — в клубах. Незамысловатая, без натуги, полная жизненной энергии. Меня к ней тянуло.
Как-то мы оказались в «Олимпе». Это был крохотный клубчик по соседству с боулингом на территории нового развлекательного комплекса. Модной публики здесь не водилось, столы отдавали без депозита.
— Вперед в «Неоне» мне нравилось, теперь слишком пафосно, — пояснила Ксюха.
К полуночи клуб наполнился датыми посетителями боулинга, а посреди танцпола Ксюха давала жару. В ее теле напрочь отсутствовало стеснение. Она расставляла ноги, присаживалась и накручивала волосами вихри. Вертелась, прогибалась и вибрировала. В разгар этого действа полуголая масляная гоу-танцовщица вытащила Ксюху на сцену и начала по ней елозить. Они терлись задницами и трясли грудями. Потом Ксюха отшлепала свою напарницу воображаемым хлыстом. В конце концов они впились друг в друга ртами. Публика неистовствовала. Больше, чем Ксюхе в центре «Олимпа», я завидовала только Руслане на сцене Евровидения.
В следующую пятницу Ксюха уже работала в «Олимпе» гоу-танцовщицей. Потная, облитая маслом и усыпанная блестками. А я с тех пор навещала ее регулярно и яростно вскидывала волосы на танцполе.
Наверное, у них было только одно вакантное место.
Позже, в конце декабря, у Павлика была пацанская вечеринка в пабе, перетекающая, как обычно, в соседний «Неон». Мы с Таней прибыли около часа ночи. Павлик сидел в дальнем випе меж двух девиц: одна из них закинула на него ноги, другая шептала на ухо. Пока я исступленно таращилась, готовясь испепелить мерзавца, как только он наткнется на меня взглядом, девицы взяли его, хмельного, за руки и повели к выходу.
— Аллахакбар, ёптить, — усмехнулась Таня.
Мы выпили по бокалу. Потом я вылетела из клуба, села в такси и через десять минут была у павликова подъезда. Поднялась на четвертый этаж. Впечатала кнопку звонка в стену. Я знала, что его камера видит мое лицо. Голоса в квартире резко затихли. Я изгалялась над кнопкой снова и снова. Я колотила, потом снова звонила. Долбила и долбила треклятую дверь. Потом поднялась на пятый этаж и затихла. Не знаю сколько прошло времени. Послышался шепот, стук каблуков, щелчок замка. Я спустилась и позвонила. Павлик открыл, протирая глаза.
— А, две женщины? Это сотрудницы мои, заходили за документами. Проходи.
Я хлопнула дверью. Вернулась в «Неон». Таня в одиночестве извивалась на танцполе. Я нашла в углу пустующий вип, легла на диван и закрыла глаза. Стробоскоп лупил по сомкнутым векам. В голове моей плясало вокруг костра племя солнечных зайцев. Они кружились, сплетались в геометрические фигуры и рассыпались лучистым бисером. Не знаю сколько я пролежала созерцая диковинные пляски. Очнулась я, когда Таня теребила мое плечо.
Мы вышли. У входа стоял Павлик и беседовал с одной из ночных баб. Я остановилась у него за спиной. Девица кивнула Павлику на меня.
— О! Я как раз тебя искал. Чего телефон не берешь?
Он подошел слишком близко. Белозубый. Неуязвимый. Великолепный подонок. На запястье суперточные Омега, которые носят космонавты. В глазах — хмель. ВЖИХ! Пощечина потекла по его щеке. Девица спешно скрылась в подвале. Через несколько секунд Павлик пришел в себя.
— В следующий раз получишь ответку, — процедил он.
Я зашагала прочь. По дороге домой меня трясло. А потом отпустило.
Павлик позвонил мне через три дня.
— Ни хера не помню, как эти шлюхи здесь оказались. Ничего не было. Я кстати карточку тогда потерял, наверное они спиздили. Хорошо, что ты пришла. Слушай, я «Парфюмера» скачал и суши заказал, приезжай?
Экранизация оказалась дрянью по сравнению с романом.
На Новый год Павлик улетел во Францию, оставив меня в своей квартире. Вернулся ранним январским утром. Я спала. Он влетел, поцеловал, не раздеваясь разложил на кровати коробки с подарками. Открыл одну из них, надел на мое запястье крупные мужские часы Армани. Сказал, буду носить на правой, как Путин.
— Терпеть не могу маленькие женские часики, — добавил он.
Тем временем я разглядывала обручальное кольцо, сидевшее на его безымянном. Белое, украшенное аккуратной нитью из бриллиантов.
— Слушай, я ж еще пино гриджо привез! — засуетился Павлик и рванул на кухню.
Я продолжала лежать в его кровати. На правой руке тикало. Я смотрела в потолок и ничего не чувствовала.
— Попробуй, очень легкое, — он протянул мне бокал.
Я сделала глоток. Я все еще ничего не чувствовала.
Через две недели француженка прилетела в Воронеж. Я увидела ее на Московском проспекте у входа в паб. Широкая, вальяжная она неспешно плыла рядом с Павликом, поглаживая пузо.
Я устроилась продавщицей в магазин женского белья, Павлик сообщил, что больше не сможет платить за нашу с Таней квартиру. Кое-как я поднималась с кровати, чтобы бродить в небытии из одного угла стеклянного аквариума в другой. Когда в подсобке никого не было, я занималась разглядыванием своего отражения в зеркале. На мне была белая рубашка и черные брюки. Нет ничего страшнее, чем униформа (разве что спальные районы). Костюм-невидимка, который со временем непременно прирастет к тебе и станет кожей. Ты начнешь говорить тише, держать глаза долу, не задавать лишних вопросов, не спорить. Не высовываться.
— Надо в снабженцы пробиваться. В международную торговлю, — сказал как-то отец.
— Кому надо? — поинтересовалась я.
А потом, в разгар аквариумных будней, мне позвонила Ксюха.
— Шур, не хочешь поработать в Турции? Знакомый ищет танцовщиц в клуб на два месяца.
И уволилась, проработав в магазине неделю. Знал бы отец, куда уведет меня его идея о международной торговле. Следующие несколько дней я, ошалевшая от радости, бегала по городу, искала ткани и шила на последние деньги костюмы. Что дальше — плевать. ШУРА ВОРОНОВА БУДЕТ ТАНЦЕВАТЬ НА СЦЕНЕ.
Позже, пока я была в Турции, у Павлика родилась дочь-мулатка. Когда ей исполнилось восемь месяцев, семейный строительный бизнес разорился. Павлик оказался в огромных долгах и был вынужден закрыть паб. Вскоре француженка с ним развелась. Или он с ней, точно не знаю.